Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

Выйдя из поезда на конечной станции, я заметил указатель, сообщивший мне, что автобус Q10 идет до аэропорта Кеннеди, но я не видел смысла понапрасну тратить деньги и пренебрегать указаниями брата Эли. До сих пор они оказывались очень полезны.

Во время поездки в метро больше всего меня сбивали с толку названия остановок. Кингстон-Труп? Эвклид? Ральф? Такое ощущение, словно городские власти Нью-Йорка наняли Роберта Бенчли [67] придумывать названия для станций.

Более серьезной проблемой стали станции, названия которых перекликались с указаниями брата Эли. Например, вскоре мне предстояло идти по бульвару Рокавей, и я испытал мгновенный шок, когда из тьмы вынырнула станция – метро к тому времени превратилось в надземку – под названием «Бульвар Рокавей». Ранее, еще под землей, подобную реакцию вызвала у меня станция «Рокавей-авеню». Либерти-авеню также фигурировала в моих пешеходных руководствах, и по пути прозвучало это название, поезд остановился, а двери приглашающе разъехались. Оглядываясь назад, я понимал, что всю дорогу только и делал, что обшаривал рясу в поисках записей брата Эли, стискивал сумку и приподнимал зад со своего места, готовясь чуть что выскочить из поезда на платформу.

Фон Клаузевиц однажды сказал: «Карта и местность – не одно и то же», и он был прав. Брат Эли, составляя свои инструкции, руководствовался, конечно, картами. Но когда я вышел на улицу, оказалось, что Леффертс-авеню теперь стала бульваром Леффертс. Однако, будучи опытным путешественником, я проигнорировал это разногласие. Повернув направо, согласно своим полевым указаниям, я зашагал вперед.

Я шел по жилому району для рабочего класса на окраине города – кварталы небольших двухэтажных домов, тесно прижавшихся друг к другу, с передними верандами, давным-давно переделанными в комнаты. Позади некоторых домов виднелись гаражи, причем два соседних дома делили одну подъездную дорожку. Крошечные лужайки огораживали сетчатые металлические заборы, часто попадались таблички с надписью: «Осторожно, злая собака!» Также наблюдалось большое разнообразие садовой скульптуры, от фигурок гусей до Пресвятой Девы. Было около десяти вечера, но свет в окнах многих домов уже не горел, а кое-где мерцал голубой отблеск экрана телевизора. Я был единственным пешеходом на узком тротуаре, хотя по улице постоянно проезжали автомобили.

Теперь поворот налево, на бульвар Рокавей. Движение здесь было более оживленным, улица почти целиком предназначалась для автомобилей. По обеим сторонам тянулись заправочные станции, стоянки магазинов подержанных машин, автомастерские и тому подобное. Я по-прежнему оставался единственным пешеходом, и странность этого заставила меня осознать, что это я тут чужак, а все, что вокруг – нормальная жизнь. Конечно, я привык к автомобильному движению на Манхэттене, обычно представляющему собой одну огромную дорожную пробку, но на Манхэттене полно и пешеходов. По этому узкому острову все еще ходят на своих двоих, чего не делают больше нигде. Здесь, в Саут-Озон-Парке в Куинсе, находилась окраина реального мира; люди либо разъезжали на автомобилях, либо сидели дома.

Похоже, пришло время обдумать один вопрос, связанный со Странствиями. В монастыре наше внимание в основном притягивал священный аспект Странствия, но не может ли существовать различных форм мирских Странствий? Если человек воздерживается от Странствия в автомобиле или вовсе остается дома – присутствует ли в этом некая добродетель? Если зависимость от автомобиля – просто привычка, тяга, то разве выбор такого образа жизни, когда приходится постоянно ездить на работу, за покупками в супермаркет или отвозить детей в школу – не является частью привычки?

Можно сказать, что человек, выбравший место для жизни, вынуждающее его все время передвигаться в автомобиле, находится в Странствии, даже пребывая в своем доме. Его бытие становится переходным, состоящим из Странствия покоя, пока он находится дома, и Странствия движения, [68] когда он в пути. Если концепция Странствия слишком глубока, чтобы относиться к ней легкомысленно – а мы твердо верим в это – такого человека можно назвать Странствующим торчком, столь же безоговорочно привязанным к своей привычке, как любой наркоман и, несомненно, испытывающим схожие пагубные воздействия.

Начнем с физического здоровья: человек, чередующий сидение дома с сидением за рулем автомобиля, разрушает свой организм так же верно и, возможно, так же неприглядно, как если бы принимал героин. Состояние души: испытывая день за днем напряжение от управления машиной, человек становится либо раздраженным и грубым, либо, наоборот, вялым и безразличным; и то и другое наносит ему ущерб, которого можно было избежать. Культура: переходное состояние, сочетающее Странствие покоя и движения – это образ жизни кочевника, лишающий свою жертву корней и чувства общности, племенного и культурного наследия, к которому он мог бы обратиться в час нужды. И, наконец, моральная сторона: физически нездоровый человек с онемевшими чувствами и нарушенными общественными связями вряд ли может претендовать на полноценное моральное состояние.

Я ощутил волнение – так мне хотелось поскорей вернуться домой и представить братьям свою теорию, услышать их мнение. Есть ли другие показатели, подтверждающие сделанные мной выводы? Ну, у людей наблюдалась растущая тенденция, достигнув пенсионного возраста, приобретать дом на колесах и проводить последние годы жизни, кочуя из одного трейлерного парка в другой – высшаястепень переходного бытия, объединяющая Странствие покоя и движения, и заставляющая брать свой дом с собой в Странствие!

А еще есть Лос-Анджелес.

Вот и 131-я улица? Правильно ли я иду? Под уличным фонарем я сверился с записями, сделанными мелким, но идеально выверенным подчерком брата Эли, и убедился, что прошел лишний квартал. Мне следовало повернуть направо на 130-й улице. Погрузившись в свои размышления, я на время сбился с пути.

Поэтому я направил свои стопы обратно к 130-й улице. Тут нужно было повернуть направо. Но, если идти с другого направления, то налево? Я покрутился в разные стороны, перепроверяя указания брата Эли и привлекая внимание (преходящее) проезжающих мимо водителей, пока, наконец, не определился с тем, в каком направлении мне следует идти дальше по 130-й улице.

Я снова оказался в жилом районе, но дома здесь были поновее, немного меньше и располагались на расстоянии друг от друга. И я, похоже, приближался к аэропорту; огромный реактивный авиалайнер вдруг проплыл над моей головой, двигаясь по небу, словно по невидимой натянутой проволоке. Самолет летел, казалось, на высоте восьмиэтажного дома, и я почти ощутил боль от издаваемого им шума. Он визжал, вопил и звучал подобно ногтю, царапающему школьную доску, но в тысячу раз громче. И эта громадина двигалась так медленно! Как он мог лететь так неспешно и при этом не падать на землю, как телевизор, выброшенный из окна? Я втянул голову в плечи и набросил капюшон, закрыв уши, но визг все продолжался и продолжался, пока самолет не скрылся, двигаясь по диагонали, за домами на дальнем конце улицы.

И никого. Из этих домов должны были с криками выбегать люди в пижамах, держась за уши, озираясь в ужасе и изумлении, спрашивая друг друга: «Что это? Неужели наступил конец света?!»

Но никто не выбегал. В некоторых окнах горел свет, работали телевизоры; во всех этих строениях, облицованных кирпичом, несомненно жили люди, но никто не вышел.

Я продолжал идти. Все мысли о переходном состоянии и зависимости людей от автомобилей вылетели у меня из головы, и вместо этого я погрузился в раздумья о способности человека приспособиться к чему угодно. Еще два реактивных авиалайнера проследовали той же невидимой дорогой в небесах, издавая леденящий кровь визг и подтверждая суть моих размышлений. Затем я перешел по небольшому мостику какую-то широкую автомагистраль. Брат Эли упоминал что-то такое в своих указаниях. Вот оно: «Пересеки Белт-Паркуэй».