Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Сразу после моста, – продолжил он, – будет 150-я авеню. Повернешь налево.

– Минутку, – сказал я. – Это пересечение 130-й улицы и 150-й авеню?

– Да.

– Мне нравится, – сказал я. – Какой это район?

– Куинс. Саут-Озон-Парк.

– Саут-Озо… извини.

– Все в порядке, – сказал брат Эли. – Итак, ты повернул на 150-ю авеню. Осталось пройти совсем немного, и ты в аэропорту.

– Наконец-то, – вздохнул я.

– Еще нет, – сказал брат Эли. – Тебе нужно будет по дороге к аэропорту свернуть направо, к терминалам.

– Это далеко?

– Примерно столько же, сколько ты уже прошел.

– Да это, похоже, большой аэропорт!

Брат Эли с грустным видом кивнул.

– Это очень большой аэропорт. – Внимательно глядя на меня он уточнил: – Ты все понял?

– Без проблем, – сказал я.

Брат Эли несколько секунд поразмыслил, затем сказал:

– Я лучше запишу.

– Отличная идея, – согласился я.

Брат Валериан отыскал на чердаке небольшую холщовую сумку, ранее принадлежащую брату Мэллори, а брат Квилан помог собрать вещи. Вручая мне сумку, он сказал:

– Я положил аспирин, вдруг у тебя голова разболится.

– Спасибо.

– И кусок мыла в алюминиевой фольге.

– Хорошо, что ты об этом подумал.

– Никогда не знаешь, куда тебя может занести, – сказал он. – Да, я положил все прочие туалетные принадлежности: зубную щетку и пасту, бритву.

– Отлично. Спасибо.

– И побольше салфеток «Клинекс».

– Здорово.

– Должен сказать, мне не понравились твои носки, так что я положил две пары своих.

– Не стоило.

– Ну, ты будешь представлять всех нас, поэтому нужно выглядеть достойно. Пока тебя не будет, я заштопаю те, другие носки.

– Я бы сам заштопал, брат Квилан. Просто столько всего навалилось, все время откладывал…

– Да-да, – сказал он, – я все понимаю. Я просто заштопаю их, и к твоему возвращению будет готово.

– Что ж… Спасибо.

– Не стоит благодарности. – Брат Квилан протянул мне собранную сумку и шмыгнул носом, наверное, из-за простуды. – Не вздумай попасть в какую-нибудь… авиакатастрофу, или что-то в этом роде.

– Я постараюсь.

Я отправился в путь после ужина, примерно в девять. Последнее, что я сделал перед уходом – собрал вырезки статей отца Банцолини и вручил их брату Перегрину, попросив вернуть их, когда придет отец Банцолини. Он пообещал так и сделать.

– Скажи ему, что статьи показались мне очень интересными, – сказал я, – и насыщенными фактами.

– Я передам, – сказал брат Перегрин.

Ободренный его обещанием, я похлопал его по плечу.

– Ты всегда найдешь, что сказать.

 Глава 11

Что я чувствовал, шагая в темноте по Парк-авеню, мимо клуба «Боффин» и того, гм, магазина, а затем свернув за угол на 52-ю улицу и потеряв монастырь из виду? Что я чувствовал? Ничего.

Я не испытывал страха, беспокойства, неуверенности, беззащитности, не чувствовал недостаточной подготовки к Странствию. За последние две недели я так много путешествовал, что теперь считал себя опытным странником. И почему простые передвижения во время Странствия должны вызывать ужас?

Но я не чувствовал и приятного волнения, предвкушения, любопытства и нетерпеливой тяги к приключениям. Я никогда не жаждал приключений, так с какой стати я должен раскрывать им объятья, когда они мне навязаны?

Не ощущал я и нежности, влечения, искренней страсти и стремления увидеть Эйлин Флэттери Боун. Я не желал ее, как и приключений, так почему я должен раскрывать ей объятья, когда…

Ладно. Выражение, возможно, неудачное, но суть в том, что я не хотел Эйлин, или, во всяком случае, не хотел хотеть ее. Чего я хотел от нее, так это ее помощи в сохранении нашей обители, и чтобы она вернула меня в монастырь. Два акта спасения, не более того. В моей аккуратно упакованной сумке лежал билет не только туда, но и обратно, и я очень хотел воспользоваться им полностью.

Полагаю, на самом деле я все-таки испытывал все те эмоции, что только что отрицал, и даже больше: неуверенность в себе, всеобъемлющий гнев, легкое расстройство пищеварения. Но результатом этого было эмоциональное перенапряжение, взаимное подавление, тот же эффект, что получится, если добавить в чан понемногу краски разных цветов и перемешать – все сольется в неопределенный и неинтересный сероватый цвет.

И вот, защищенный этим серым покровом, я пустился в свое Странствие.

Неужели в метро всегда так много людей? Когда я сел в поезд Е на пересечении Лексингтон-авеню и 53-й улицы – по ошибке я сперва вошел в поезд F, и выпрыгнул из него, так что закрывающиеся двери едва не защемили подол моей рясы – вагон был полон подчеркнуто неряшливо одетых людей. Создавалось впечатление, что они вырядились, чтобы присутствовать на публичной казни. Поскольку был вечер пятницы, это, несомненно, жители Куинса, приехавшие провести время на Манхэттене. Но разве обязательно при этом выглядеть так, словно твои родители – близкие родственники?

Бо́льшая часть этой публики покинула поезд на следующих остановках, где их сменила другая категория пассажиров – мужчины и женщины среднего возраста, многие полноватые, в слегка потрепанной одежде, но при этом выглядящие более прилично. Они явно направлялись домой после работы (среди них затесались три Санта-Клауса). Эти ехали в основном до 14-й улицы, а следующая остановка была моей. Западная 4-я улица, как обещали подробные указания, написанные изящным почерком брата Эли.

Эта станция была крупнее обычных, с двумя длинными бетонными платформами, по обе стороны от которых пролегали железнодорожные пути. Лестницы в конце обеих платформ вели вниз, в недра земли, где, как гласили указатели, ходили поезда D и F. Поезд F? Разве не из него я выскочил на пересечении Лексингтон-авеню и 53-й улицы? Тогда как он оказался здесь?

Что ж, возможно, с поездом F не все так просто, и брат Эли не хотел, чтобы я запутался. Я добрался куда нужно, и это главное.

Но где же поезд А? Поезда один за другим прибывали на станцию, все с буквенными кодами и местами назначения, написанными на маленьких табличках по бокам. Они с ревом подъезжали и останавливались то у одной, то у другой платформы, а из недр земли время от времени доносился грохот и ворчание беспокойных поездов D и F, но где же мой поезд А? Возможно, его украли в Гарлеме.

Нет, вот он появился, сплошь покрытый прозвищами и названиями, намалеванными яркими аэрозольными красками. Поезд остановился, двери разъехались – то, что двери открывались без чьего-либо прикосновения все еще удивляло меня – и я вошел внутрь. Я присел рядом с молодым чернокожим мужчиной, одетым в широченные штаны сливового цвета, ботинки на платформе с полосатыми красно-белыми шнурками, горчичную кофту на молнии, с игральными костями, свисающими с ее язычка, длинное приталенное пальто с узким поясом двух оттенков зеленого, и большую мягкую кепку в шахматную клетку. Также он носил солнцезащитные очки, за что я его не винил.

Этот поезд был заполнен плотнее, а пассажиры выглядели более разнообразно. Пока поезд мчался от станции к станции, я разглядывал их лица и одежду, все еще не до конца освоившись среди незнакомых людей. Спустя несколько остановок, я стал обращать внимание на названия станций: Джей-стрит, Боро-Холл, затем Хойт-Скермерхорн. Странные люди, странные названия, все вокруг казалось чужим и непривычным, а я ведь едва покинул Манхэттен. Крепко сжимая свою сумку на коленях, я чувствовал, как меня неудержимо уносит вдаль.