Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Да, сэр.

– И я утверждаю, что вы довольны жизнью в этом монастыре.

– Конечно.

– Вы не хотите покидать монастырь.

Хотел ли я? Но он имел в виду не мои сомнения, а практическую сторону дела. После краткой заминки, я ответил:

– Конечно нет.

– И вы бы сделали что угодно ради спасения монастыря, не так ли, брат Бенедикт?

– Все, что в моих силах, – ответил я.

– Тогда напрашивается предположение, брат Бенедикт, – сказал адвокат, и его взгляд становился жестче с каждой секундой, – что вы кое-что сделали для спасения монастыря. А именно: подбросили улики, представили сфабрикованное надуманное дело и оклеветали моих клиентов, семью Флэттери, являющихся достойными и уважаемыми членами общества.

– Что? – переспросил я.

Брат Клеменс мрачно покачивал головой, словно всегда знал, что я способен на подобные поступки, в то время как братья Оливер и Декстер выглядели столь же потрясенными, как я себя чувствовал.

– Я утверждаю, – продолжал этот ужасный человек, – что вы подложили микрофон в кабинет, чтобы потом сделать вид, будто нашли его там. Также я утверждаю, что снаружи не был припаркован никакой цветочный фургон, и вы не видели в нем Альфреда Бройла и не получали от него по носу.

– Не получал? Да вы взгляните на мое лицо!

– В суде через три недели? Кроме того, брат Бенедикт, нанесение самому себе увечий – клише в юридической практике.

– Но…

– Далее я утверждаю, брат Бенедикт, – продолжал мистер Гейтс, – что человек, сжегший документы, являлся вашим сообщником, и сделал это по вашей просьбе, потому что вы считали, что эти документы не станут достаточно вескими доказательствами с вашей стороны. И вы умышленно и сознательно солгали, опознав поджигателя, как моего клиента, Фрэнка Флэттери. И, наконец, я утверждаю, брат Бенедикт, что вы не имеете никаких доказательств любых ваших заявлений и не способны опровергнуть мою версию событий.

– Но… – начал я и замолк, хотя никто меня не перебивал. Мне нечего было сказать.

Строгий взгляд мистера Гейтса мигом превратился в добрый и сочувственный.

– Мне очень жаль, брат Бенедикт, – сказал он, – но вы теперь понимаете, как обстоят дела.

– Да, – ответил я.

Мистер Гейтс повернулся к брату Оливеру.

– Я предложил вам посильную помощь, – сказал он, – и сейчас, увидев, на какой уровень подлости способны опуститься эти люди, я стремлюсь помочь вам еще сильнее, чем раньше. Если вы настаиваете, я пойду и представлю наше дело адвокату Флэттери. Но, должен признаться, мне не нравится, когда меня поднимают на смех в кабинете другого юриста.

Я принял решение в пятницу, девятнадцатого декабря, в половине одиннадцатого утра. Не в 10:30 по черно-красным часам Роджера Дворфмана, а в пол-одиннадцатого по старинным часам в скриптории, которые вечно отставали или спешили, так что, возможно, была не совсем половина одиннадцатого. Но решение созрело, и я собирался его придерживаться.

Атмосфера в монастыре вновь сменилась. От унылого застоя и взаимного недоверия мы внезапно перешли к радости воссоединения, длившейся до тех пор, пока мы не выкроили время обдумать наше нынешнее положение. Доверие и братство, может, и вернулись в нашу жизнь, но над монастырем по-прежнему нависал смертный приговор, и угроза была серьезней, чем когда-либо прежде.

Я получил ответ на свое письмо от Ады Луизы Хакстебл из «Таймс». Она заверяла нас в своей поддержке, настоятельно советовала нанять хорошего адвоката и связаться с Комиссией по достопримечательностям, совершенно обоснованно подчеркнув, что она лично ничего не может поделать. К этому времени мы уже поняли, что Комиссия по достопримечательностям нам не поможет, закон нам не поможет, договор аренды нам не поможет, и ни Флэттери, ни ДИМП не собираются нам помогать.

Брат Клеменс продолжал упорно копаться в третьестепенных документах, брат Флавиан рассылал гневные письма своему конгрессмену, в ООН и другим мировым политикам, брат Мэллори вел бой с тенью в калефактории в надежде на реванш с Фрэнком Флэттери, брат Оливер изучал Библию на случай повторной встречи с Роджером Дворфманом, брат Декстер обзванивал родственников и друзей родственников в поисках кого-нибудь, кто мог бы приструнить два вовлеченных в дело банка, а брат Иларий читал четырнадцатитомный роман аббата Уэсли о жизни святого Иуды Безвестного, на случай, если там окажется что-нибудь полезное для нас. Но все эти занятия проходили без воодушевления.

Все нас охватило чувство поражения, и те, кто боролся с ним, уже не пытались спасти монастырь, а просто сопротивлялись собственному унынию.

Другие и вовсе отказались от борьбы. Брат Лео готовил столь роскошные и разнообразные трапезы, словно каждая из них могла стать последней. Брат Сайлас засел в библиотеке, в окружении своих книг. Брат Эли вырезал фигурки, как на картах Таро: висельников, обреченные рушащиеся башни. А брат Квилан слег с простудой, возможно, смертельной.

У нас оставалось двенадцать дней. Но помощь не придет ни от родственников брата Декстера, ни из романа аббата Уэсли, ни благодаря старым счетам за отопление, найденным братом Клеменсом. Помощь могла прийти лишь из одного источника. От меня.

– Брат Оливер, – сказал я, – мне необходимы двести долларов и разрешение отправиться в Странствие.

Я застал аббата сидящим за трапезным столом в его кабинете. Он поднял на меня изумленный взгляд, все еще погруженный в чтение Второзакония: «Тогда невестка его пусть пойдет к нему в глазах старейшин, и снимет сапог его с ноги его, и плюнет в лице его, и скажет: ‘’так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему’’; и нарекут ему имя в Израиле: дом разутого». [63] Брат Оливер уставился на меня сквозь века, явно расслышав мою просьбу с пятого на десятое.

– Да? Странствие? Что? Двести долларов?

– На проезд и прочие дорожные расходы, – пояснил я.

Брат Оливер закрыл книгу, не замечая, что его ладонь осталась меж страниц. Затем открыл ее, убрал руку, снова закрыл.

– Ты покидаешь нас, брат Бенедикт? – Теперь его голос был полон огорчения, но не удивления.

Так ли это? Это не тот вопрос, который больше всего волновал меня сейчас, и я не был готов ответить.

– Не знаю, – сказал я. – Но думаю, что могу помочь спасти монастырь.

– Снова Эйлин Флэттери, – произнес аббат.

– Да, брат.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься в Странствие на Пуэрто-Рико?

– Да, брат.

Брат Оливер отстранился от меня, изучая, словно я мог быть заразным.

– «Да, брат»? Что ты хочешь сказать этим «да», брат?

– Я отправлюсь в Странствие на Пуэрто-Рико, брат Оливер, чтобы поговорить с Эйлин Флэттери лицом к лицу и убедить ее помочь нам.

Брат Оливер задумался. Он посмотрел мимо меня во внутренний двор за окном, и когда снова перевел взгляд на меня, его лицо было глубоко встревоженным.

– Ты уверен, что хочешь это сделать, брат Бенедикт?

– Да, брат.

– Чувствуешь ли ты себя достаточно… эмоционально защищенным? Уверен ли ты, что справишься?

– Нет, брат.

Аббат склонил голову набок, внимательно глядя мне в лицо.

– Нет?

– Брат Оливер, – сказал я, – если честно, я не хочу никуда отправляться. Не хочу снова связываться с Эйлин Флэттери, не хочу морочить сам себе голову, не хочу отказываться от привычного уклада жизни, но у меня нет выбора. Если есть возможность спасти монастырь, то мы должны ей воспользоваться. И сейчас никто не может помочь нам, совершенно никто, кроме Эйлин Флэттери.

– Которая, возможно, не захочет помогать, брат Бенедикт.

– Я знаю. Но она все равно остается нашей последней надеждой. – Я сел напротив брата Оливера, положив локти на стол. – Я думал написать ей письмо, но сомневаюсь, что это сработает. Потому что я догадываюсь, из-за чего она уехала. То, что произошло той ночью, потрясло ее так же сильно, как и меня. Она не хочет даже в мыслях возвращаться к этому и, если получит от меня письмо, то может выбросить его, даже не распечатав. И даже если прочтет, то не ответит; не захочет вновь влезать в это дело.