Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

Но осознание этого пришло позже, когда у меня появилось время поразмыслить о произошедшем. В этот же момент я не мог думать ни о чем, кроме: «Они не должны причинить вред Эйлин!»

Выбраться из салона автомобиля оказалось ничуть не легче, чем залезть в него. Я кое-как выкарабкался, хватаясь руками за разные выступающие части, чтобы подтянуться. Оказавшись наконец на земле, я выпрямился и что есть силы наступил одному из нападавших на ногу в кроссовке.

Если бы он не счел меня девушкой, то, вероятно был бы менее беспечен и держался на расстоянии. Но, похоже, у парня возникли какие-то неподобающие мысли о том, что он мог бы со мной сделать, поэтому он прижался ко мне вплотную, пока я вылезал из машины. В итоге, он теперь подпрыгивал на одной ноге, держась обеими руками за вторую и подвывая, как собака, в которую запустили камнем.

Второй из нападавших тем временем навис над Эйлин. У низкой машины есть одно неоспоримое преимущество: при спешке не обязательно обходить ее вокруг. Подобрав полы рясы, я перекатился через капот и обрушился на грабителя, словно Красное море на египетское войско, [34] повалив его на землю.

Этот мерзкий тощий тип попытался пырнуть меня ножом. Меня, человека в рясе! Я ударил его два или три раза, жалея, что не обладаю опытом брата Мэллори в избиении людей, а затем парень вывернулся из-под меня, вскочил на ноги и бросился наутек, почти мгновенно растворившись в окружающей тьме.

Я с трудом поднялся, путаясь в собственной рясе, и налетел на задний бампер автомобиля. Со второй попытки я встал на ноги и глянул поверх крыши машины на другого нападавшего – тот тоже хромал прочь, бросив на меня через плечо обиженный взгляд.

Ошарашенный, все еще тяжело дыша, я огляделся и увидел Эйлин, прислонившуюся к боку автомобиля. Ее глаза были закрыты. В два прыжка я очутился рядом с ней, стиснул ее за плечи и воскликнул:

– Эйлин! Эйлин!

Она открыла глаза. Ее тело дрожало под моими ладонями.

– Божечки, – выдавила она, голосом намного более тихим и тонким, чем я слышал от нее прежде.

– С тобой все в порядке?

– Я… – Она была потрясена и растеряна куда больше меня. – Я не ранена… ничего такого. Я… Ох! – Она вновь зажмурилась и задрожала сильнее.

– Эйлин, – сказал я и притянул ее поближе, крепко обняв в попытке унять дрожь. Мое лицо уткнулось в ее волосы.

Мы оба ощутили перемену. Ее стройное тело в моих объятиях… аромат волос… В этом мире больше нет ничего подобного, а я так долго соблюдал целибат.

Мы отстранились друг от друга. Эйлин не поднимала на меня глаз, и я даже был рад не встречаться с ней взглядом. Она откашлялась и сказала:

– Я, гм, отвезу тебя домой. То есть в монастырь.

– Ага, – сказал я.

– В монастырь, – повторила Эйлин и неуклюже забралась обратно в машину.

 Глава 7

Настало время воскресной мессы. У нас не было постоянного предстоятеля, и разные священники из церкви святого Патрика по очереди проводили мессу в нашей маленькой часовне. Сегодня службу вел молодой клирик из епархиального управления. Прочитав проповедь, он, по просьбе брата Оливера, призвал нас задержаться после мессы и прослушать объявление.

Даже сквозь лихорадочный туман, окутавший мое сознание после вчерашнего происшествия с участием Эйлин Флэттери Боун, я ощущал гнетущую атмосферу, заполнившую часовню пока мы ждали окончания мессы. Те из нас, кто уже догадывался о содержании объявления, были опечалены и обескуражены, в то время, как те, кто еще не знал подробностей, по лицам брата Оливера и некоторых других братьев могли понять, что объявление не сулит ничего хорошего.

Для меня ситуация была удручающей по двум причинам. Я чувствовал, что теряю обитель не только из-за угрозы сноса, но также из-за собственной беспомощности. Ни Эйлин, ни я не произнесли ни слова вчера по дороге домой, за исключением момента, когда я вылезал из автомобиля в конце поездки, а Эйлин тихим невыразительным голосом пискнула: «Спасибо». Я не нашелся с ответом и, спотыкаясь, направился внутрь. Брат Оливер, конечно же, ожидал меня, надеясь узнать, зачем приезжала дочь Дэниела Флэттери, но я сослался на усталость и душевное потрясение. Я до сих пор ничего не рассказал ему, но сделаю это после мессы и объявления. Может, брат Оливер поможет мне решить, что делать дальше.

Странно было задумываться о своем будущем. На протяжении десяти лет мое будущее являлось просто бесконечно повторяющимся настоящим, и я был счастлив и доволен. Теперь, без всякой подготовки, я столкнулся с неизвестным и непознаваемым грядущим. Вся моя жизнь рушилась. Какая судьба ожидает наш монастырь, будет ли он отторгнут и снесен до основания? Придется ли мне из-за перемен в самосознании покинуть обитель, даже если здание будет спасено от сноса? Что ждет меня завтра? С чем я хочу встретиться завтра?

Я почти не спал прошедшей ночью, эти вопросы беспрестанно крутились в голове, но я по-прежнему не находил ответа. Привычка к медитации, приводящей мой разум в такой же порядок, в каком пребывала моя комната, подвела меня в час нужды. Мой разум сегодня уподобился желе. Хуже – он напоминал прошлогодний салат из макарон, забытый в летнем коттедже на всю зиму и обнаруженный лишь весной.

Месса подходила к концу. Когда я выложу всю правду брату Оливеру, как мне без сомнения придется поступить, укажет ли он мне на дверь? Возможно, и я не буду его за это винить. Он может велеть мне вернуться во внешний мир, пока я вновь не обрету уверенность в своем призвании. Я уже обдумывал такую возможность, не испытывая ни малейшего удовольствия или предвкушения.

Чего я хотел – чего я действительно хотел для себя? Я хотел, чтобы последняя неделя перестала существовать; чтобы она исчезла из истории. Я хотел перенестись из субботнего вечера неделю назад, когда я в блаженном неведении принес газету в стены обители, прямо в это воскресное утро, без какого-либо промежутка между этими днями. Никакого Странствия, ни Эйлин, ни угрозы сноса монастыря, ничего из этого. Вот чего я желал и, если я не мог этого обрести, значит, никакого выбора для меня не было.

– Идите, месса окончена.

Но мы остались. Приходящий священник покинул часовню, а брат Оливер встал со своего места в первом ряду и повернулся к нам. Он выглядел более старым, сгорбленным и измученным, чем обычно, и когда заговорил, голос звучал так тихо, что я едва мог его расслышать.

Честно говоря, я даже не прислушивался. Я знал, что он скажет – каменное ядро фактов, смягченное слоями сомнений и вероятностей. Вместо этого, я разглядывал часовню и собравшихся в ней людей.

Наша часовня, как и остальное здание, была создана Израэлем Запатеро и могла вместить не более двадцати человек. Продолговатая, похожая на обувную коробку комната, с каменным полом и стенами, грубым дощатым потолком и узкими оконцами – таков был изначальный проект. Но два столетия внесли кое-какие перемены. Единственный витраж аббата Джейкоба, кроме отправившихся на чердак, располагался здесь, прямо над простым столом-алтарем в передней части помещения, а абстрактный разноцветный узор появился, очевидно, после того, как какой-то благожелательный родственник прислал аббату Джейкобу циркуль и транспортир.

Другие дополнения представляли собой барельефы «Воздвижение Креста», украшающие обе боковые стены. Они были работой какого-то давно почившего аббата, имени которого я не запомнил, но он же, несомненно, сотворил барельеф со святым Христофором, несущим младенца Христа через воды, в нашей ванной комнате наверху. Электричество в это крыло монастыря провели лишь в двадцатые годы, и тогда же по углам потолка прикрепили латунные светильники в виде шлемов, дающие мягкий рассеянный свет, почти идеально заменяющий свет от пламени свечей. Благодаря узости окон в боковых стенах и нефункциональной природе витража аббата Джейкоба – он крепился к глухой стене – освещение было необходимо как днем, так и ночью.