Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Я спрошу разрешение, – сказал я и добавил, показав газету, – Отнесу ее и спрошу брата Оливера.

Эйлин смерила меня изучающим взглядом, словно пытаясь определить, является ли моя настойчивость проявлением слабости или силы. Затем отрывисто кивнула и сказала:

– Ладно. Я подожду снаружи.

Я нашел брата Оливера в калефактории, где он наблюдал за боксерским поединком братьев Перегрина и Квилана. Целью занятий боксом являлось скорее оздоровление, чем выход агрессии – это была часть комплекса упражнений, предложенных братом Мэллори, бывшим боксером полусреднего веса, который теперь исполнял роль судьи, тренера и обоих секундантов.

Брат Перегрин, бывший владелец летнего театра, смотрелся нелепо в своей длинной коричневой рясе и с огромными шестнадцатиунцовыми перчатками на руках, а двигался, как марионетка с перепутанными нитями. Так же странно выглядел и брат Квилан. Они кружили друг вокруг друга, как двойная звезда, а брат Мэллори энергично метался из стороны в сторону, словно перед ним разворачивалась невероятная по накалу страстей схватка.

В действительности же, брат Квилан пятился, описывая большие окружности, вытаращив глаза, приоткрыв рот и выставив перед собой руки в перчатках, а брат Перегрин наседал на него, нанося беспорядочный поток ударов по перчаткам Квилана.

Я дождался пока закончится раунд, прежде чем окликнул брата Оливера. Пока брат Мэллори перескакивал от одного угла ринга к другому, раздавая боксерам полезные советы и подбадривая, я рассказал брату Оливеру о своей встрече с Эйлин.

– Хмм, – сказал он, нахмурившись. – Чего она хотела?

Я вкратце пересказал наш разговор, упомянув про ее предложение и угрозу передумать до завтра.

– Вопрос в том, – подытожил я, – стоит ли мне соглашаться?

Брат Оливер погрузился в раздумья. Начался следующий раунд, и он заодно наблюдал за боем. Лицо брата Перегрина заливал румянец, в то время как брат Квилан побледнел, как смерть.

– Думаю, – произнес, наконец, брат Оливер, – тебе стоит пойти.

– Вы уверены?

– Не вижу в этом особого вреда, – сказал аббат.

Но я видел. Я не до конца понимал, в чем таился вред, но каким-то шестым чувством предвидел его, ощущал его привкус, и потому колебался. Я надеялся, что брат Оливер запретит мне покидать монастырь, тем самым снимая бремя ответственности с моих плеч. Но он дал разрешение – и что теперь мне делать?

– Хорошо, брат Оливер, – сказал я без воодушевления и покинул поле боя.

Итак, я отправляюсь в очередное Странствие. Очевидно, таков был мой долг, если благодаря Странствию я мог хоть как-то помочь спасти монастырь. И, должен признаться, я сам этого желал, несмотря на позицию нашего братства, несмотря на предостережения отца Банцолини, и несмотря на собственное понимание своей зависимости. Очень сильной зависимости. «Бог решил, что лучше творить добро из зла, нежели вовсе не допускать зла», – писал святой Августин в «Энхиридионе». [31] Или, как сказал Оскар Уайльд: «Я могу противостоять всему, кроме искушения».

Забраться в салон автомобиля было довольно затруднительно. Благодаря какому-то чуду дизайна, сидение располагалось на несколько дюймов ниже уровня тротуара, а через дверной проем в форме замысловатого параллелограмма было нелегко протиснуться кому-то крупнее пончика. Однако мне все же удалось попасть внутрь, хотя и не слишком грациозно; в конце пришлось выпустить из рук все, за что я держался, и просто упасть спиной, погрузившись на несколько дюймов в белую обивку сиденья. А когда я подтянул колени к груди и подобрал полы рясы под ноги, мне потребовалось снова высовываться наружу, чтобы дотянуться до ручки и закрыть дверь.

Миссис Боун – я решил, что вернее будет называть ее так – забавляясь, наблюдала за моими потугами.

– Полагаю, вы не привыкли к таким машинам, – заметила она, когда я, наконец, завершил труды свои тяжкие.

– Я вообще не привык к машинам, – отозвался я. – Это моя первая поездка за последние десять лет.

– Ну надо же. – Эйлин удивленно подняла бровь. – И как вам тут?

Поерзав, я ответил:

– Успел забыть, насколько неудобные эти сиденья.

– Неудобные? Сотрудники «Дженерал Моторс» расстроятся, услышав это.

– Полагаю, ко всему можно привыкнуть, – сказал я.

– Так и есть, – согласилась Эйлин, переключила передачу, и мы отъехали от тротуара.

Ощущения были приятными, хотя и более ошеломляющими, чем от поездки на поезде. До внешнего мира было рукой подать, почти как если бы я шел пешком, но детали появлялись и исчезали с поразительной скоростью. Изящные руки миссис Боун едва заметно касались рулевого колеса, и мы избегали столкновений со всеми преградами, что попадались на пути.

Поначалу никто из нас не говорил. Миссис Боун сосредоточилась на управлении, как, впрочем, и я. Мы поехали на север до 55-й улицы, где повернули налево под светофором, который, как мне показалось, уже переключался с желтого на красный, затем промчались по Мэдисон-авеню и с неохотой затормозили перед красным сигналом на 5-й авеню. Во время остановки я мог отвлечься от дороги и изучить профиль Эйлин, отметив, что в своих грезах я слегка изменил ее образ. Я представлял ее более неземной, более текучей, плавной и нежной, не столь настоящей.

Сравнение вновь вызвало в памяти тот сон – а также мои мысли после утреннего пробуждения – и, боюсь, мои чувства неоднозначно проступили на лице, когда Эйлин, тоже ожидающая переключения светофора на 5-й авеню, повернулась ко мне. На ее лице появилась легкая усмешка, и она спросила:

– Да?

– Нет, ничего, – ответил я и отвернулся, уставившись сквозь лобовое стекло на огни и темноту субботнего вечера. – Куда мы едем?

– Просто катаемся.

Сигнал светофора сменился и автомобиль плавно двинулся вперед.

Пока мы катили на запад по 55-й улице, я заставил себя сосредоточить внимание на автомобиле. Он напоминал одну из тех небольших шикарных машин, что я иногда видел в телевизионной рекламе – создавая впечатление объемной формы, на самом деле автомобиль был довольно приземистым, и мог вместить с комфортом лишь двух человек. Имелось заднее сидение, но оно явно не предназначалось для людей с ногами. Тем не менее, автомобиль самым расточительным, пафосным и мимолетным образом демонстрировал то сочетание богатства и потакания своим желаниям, что зовется роскошью.

А миссис Боун, конечно, походила на девушек, что обычно снимаются в телерекламе подобных машин.

На 6-й авеню зажегся красный. Автомобиль остановился, миссис Боун вновь взглянула на меня и, о Боже, я снова таращился на нее, без сомнения с тем же двусмысленным выражением на лице. А япытался думать о машине. Эйлин нахмурилась:

– Как давно вы стали монахом?

– Десять лет назад.

Загорелся зеленый; Эйлин повернула руль, и мы свернули направо, на 6-ю авеню.

– Что ж, – сказала она, не отрывая взгляда от дороги, – это либо слишком давно, либо недостаточно давно.

Мне нечего было на это ответить, поэтому я отвернулся, глядя на поток машин. Перед нами появилось желтое такси с наклейкой на бампере, гласящей: «Верните Христа в Рождество Христово». Здравая мысль, лишь слегка омраченная тем, что надпись была сделана красно-бело-синими буквами, словно Иисус был типичным американцем, выдвинувшим свою кандидатуру на выборы. Но главное – доброе намерение, каким бы запутанным путем оно ни осуществлялось.

Насмотревшись на бамперную наклейку, я перевел взгляд за боковое окно, на мирскую суету. Вечером тринадцатого декабря, в начале одиннадцатого, улицы были заполнены людьми, в основном держащимися за руки парочками. Повсюду в витринах магазинов красовались языческие символы праздника – изображения и фигуры толстого бога изобилия в красном одеянии – но большинство пешеходов, казалось, были поглощены более личными развлечениями: кино, театр, ночной клуб, поздний ужин. Ни один из наших западных богов – ни аскет Иисус, ни сластолюбец Санта-Клаус – похоже, не владел мыслями горожан этим вечером.