Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

«Верните Христа в Рождество Христово». Что дальше придумают? «Верните Иегову в правосудие»? Вы только задумайтесь об этом на минутку.

Как же изменились боги. Или, вернее будет сказать, как изменилось наше представление о Боге. Давным-давно люди жили в трепете перед суровым и неумолимым Богом-Отцом, громовержцем, карающим яростно и непредсказуемо. Европейцы заменили его Христом – более человечным Богом, своего рода сверхъестественным Лучшим Другом, приятелем, берущим на себя нашу вину. Что касается Святого Духа, то он всегда был слишком… призрачным, чтобы привлечь много поклонников. Что у Него за личность, какие черты характера, как верующим распознать Его?

Но даже Иисус Христос несет с собой некое ощущение строгости, чувство долга, риска и возможности поистине ужасной потери. Поэтому возникает веселый Санта-Клаус – бог настолько добродушный, что он даже не требует верить в него. Его живот и нос говорят о чрезмерной любви к еде и выпивке, и он, скорее всего, не прочь ущипнуть официантку за зад. Но это неважно, это лишь безобидное веселье, ребенок, резвящийся в каждом из нас. Век за веком мы очеловечивали Бога, пока, наконец, не опустили Его до нашего уровня и даже ниже; благодаря Санта-Клаусу мы теперь можем поклоняться не только себе, но и самым глупым своим сторонам.

– Четыре цента за ваши мысли.

Я повернул голову и удивленно уставился на миссис Боун.

– Что?

– Инфляция, – объяснила она. – Вы о чем-то задумались?

Я провел ладонью по лицу.

– Я размышлял об Иисусе Христе.

– Я ковбоя узнаю по наряду. [32]

– Что?

– Ничего, – сказала она. – Просто цитирую братьев Смазерс. [33] Можем поговорить сейчас, если вы готовы вступить в ряды воинствующей церкви.

Я огляделся по сторонам. Звучит полнейшей бессмыслицей, но мы были не в городе. Хотя с годами я настолько развил свои способности к медитации, что мог полностью отрешиться от окружающей реальности, но ощущение времени у меня сохранилось, во всяком случае приблизительное. Я твердо уверен, что размышлял о проявлениях Бога не больше трех-четырех минут.

И все же мы были за городом. Или не совсем за городом. Вдоль дороги тянулась сплошная стена деревьев и кустов, но мы находились в потоке по-прежнему оживленного движения, а темноту рассеивал свет множества уличных фонарей.

– Где мы?

– Проезд в Центральном парке, – ответила миссис Боун. – Мы можем здесь кружить и разговаривать без спешки.

– Вы хотите говорить во время Странствия?

– Почему бы и нет?

– Что ж, – сказал я. – Можно попробовать.

– Хорошо. – Эйлин устроилась поудобнее, готовясь к серьезному разговору, и начала, не спуская глаз с машин, едущих впереди: – Дело обстоит так: срок аренды земли у моего отца истек, он продал участок, и вам грозит выселение, чтобы новый владелец мог снести монастырь…

– Так и есть, все верно.

– И почему же этого не должно случиться?

– Прошу прощения?

Эйлин пожала плечами, продолжая следить за дорогой.

– Мой отец – порядочный человек, – сказала она. – В своем роде. Он владелец собственности и хочет ее продать. В этом нет ничего плохого. Те, другие – как они зовутся?

– Дворфман.

– Нет, короче.

– ДИМП.

– Да, ДИМП. Эта компания – полезная и действенная часть нашей социальной системы, она обеспечивает рабочие места для трудящихся, запускает капитал в оборот, повышает престиж города, штата и нации. В этом тоже нет ничего плохого. А вы, монахи – вы ведь не сеете и не жнете, так? Да, вы тоже порядочные люди и никому не приносите вреда, но что вы можете предложить такого, что перевешивает право моего отца распоряжаться своей собственностью или пользу для общества, что приносит ДИМП?

– Не знаю, – ответил я. – Ничего не приходит в голову.

– Тогда почему бы вам просто не собрать свои манатки и не переехать? К чему вся эта шумиха?

Я не нашел ответа на эти вопросы.

– Если вы просите меня, – сказал я, – оправдать мое существование на основании пользы, что я приношу, то, полагаю, у меня вовсе нет оправдания.

– А какое еще может быть основание?

– О, не могу поверить, что вы так думаете, – сказал я. – Неужели вы считаете, что полезность – единственное, что имеет значение?

Эйлин бросила на меня быстрый насмешливый взгляд и вновь вернулась к дороге.

– Вы правда хотите поговорить о красоте и истине?

– Я не знаю, о чем хочу говорить, – сказал я и добавил: – Шикарная у вас машина.

Она нахмурилась, но не повернулась ко мне.

– Как это понимать?

– Дешевая и не такая привлекательная машина выполняла бы те же задачи.

Теперь Эйлин взглянула на меня, и ее улыбка казалась почти свирепой.

– Вот. Вы сами признаете это. Вы – такое же излишество.

– Я?

– Все мы любим излишества, – сказала она, – как вы только что подчеркнули. Но разве вы не согласны с тем, что когда роскошь и предназначение сталкиваются – роскошь должна уступить?

– Миссис Боун, я не…

– Зовите меня Эйлин, – сказала она.

Я глубоко вздохнул.

– Я предпочел бы называть вас миссис Боун, – сказал я.

Она оторвала взгляд от дороги и пристально посмотрела на меня, словно изучая. Мягким тоном она произнесла:

– Я ваш повод к греху, брат Бенедикт?

Я замешкался с ответом. Эйлин вновь повернулась к дороге.

– Никогда толком не понимал, что означает «повод к греху».

Эйлин рассмеялась, но дружелюбно.

– Не уверена, но, возможно, это самое приятное, что мне когда-либо говорили, – заметила она.

Внезапно она склонилась над рулевым колесом с решимостью, написанной на лице, и автомобиль рванул вперед. Мы обогнали дребезжащее перед нами такси, пробрались через минное поле несущихся вокруг машин и резко свернули, остановившись на пустой парковке. Вокруг царила темнота, но я видел лицо Эйлин, когда она обратилась ко мне:

– Вы должны помочь мне, брат Бенедикт. Я хочу помочь всем вам, правда, но сперва вы должны помочь мне.

– Как? Чем помочь? – Я собрал все свои жалкие силы в ответе на ее напор. – Я не понимаю, чего вы от меня хотите.

– Разве вы не сообразили, что я пересказала вам доводы своего отца? – спросила она. – Я хочу, чтобы вы опровергли их, брат Бенедикт. Я хочу, чтобы вы победили в битве за мою преданность. Я самая неравнодушная из семьи Флэттери, и я хочу выручить вас, но я не могу ничего сделать, пока не поверю, что верно идти против воли отца.

– Мне жаль, но я не силен в спорах. Я хотел бы вас убедить, но...

– Я не прошу меня охмурять, – сказала Эйлин. – Не надо включать хитроумного иезуита и продавать мне снег зимой. Я рассчитываю на искренность. Я могу помочь вашему монастырю, поверьте мне, брат Бенедикт, но вы должны убедить меня, что я должна это сделать.

– Чем вы можете помочь? Что вы способны изменить?

– Неважно. Просто поверьте мне на слово. И убедите меня, брат Бенедикт. – Эйлин склонилась ко мне, ее глаза горели в полутьме.

Никогда еще я не чувствовал такое замешательство. Убедить ее? Опровергнуть доводы ее отца о пользе полезности и излишестве всего остального? В моей голове не зарождалось никаких мыслей, совсем никаких, и, конечно, никаких слов не слетало с языка. Все, что я мог сделать, глядя в немигающие глаза Эйлин – молиться о ниспослании отвлечения.

И Бог услышал мою молитву. Нас попытались ограбить.

В один миг обе двери автомобиля распахнули двое высоких худых чернокожих парня, сжимающих в руках поблескивающие ножи.

– Ладно, чувак, вылезай наружу, – велел один, а второй добавил:

– Живо, дорогуша, не заставляй мужчину ждать.

Вот только чуваком они называли Эйлин, а дорогушей – меня.

Ошибка была простительной; Эйлин сидела за рулем и была одета в брюки, а моя ряса при тусклом освещении могла сойти за платье.