Невольница (СИ) - Шагаева Наталья

Присматриваюсь, замечая, что моя многострадальная переносица блестит. Провожу по ней пальцами и понимаю, что это мазь. Мало того, что Гордей замечательная уборщица, он еще и медсестра. Позаботился. Это так смешно на фоне того, что он со мной сделал. Я бы посмеялась от души, но сил нет и на это.

Умываюсь холодной водой, но легче не становится. С трудом расчесываю свои волосы, в данный момент похожие на потрепанную мочалку, выдирая пару клочков. Возвращаюсь назад, падаю в кровать, кутаясь в одеяло. Прикрываю глаза. Сон не идет, но и бодрствовать тоже не хочется. Мне то жарко, и я скидываю одеяло, то холодно так, что трясет, и я заворачиваюсь в одеяло, словно в кокон.

Распахиваю глаза, когда дверь в мою комнату открывается.

Наблюдаю за тем, как Гордей входит в спальню. Такой весь бодрый, свежий, лощеный, в белой футболке с длинными закатанными рукавами, со своей навороченной тростью. Обычно внешние дефекты портят впечатление, а этому гаду даже идет. Такой весь харизматичный, аж тошно. Прикрываю глаза, чтобы не смотреть на него.

— Как ты себя чувствуешь?

— Так же хреново, как и выгляжу, — огрызаюсь.

— Что-нибудь хочешь? Завтрак?

— Домой хочу.

Я много чего хочу: горячий чай с медом, бульон с гренками, таблеточек, чтобы начать чувствовать себя человеком. И от телевизора не отказалась бы, чтобы, пока действуют таблетки, лениво в него залипать. В общем, стандартный набор, чтобы пережить болезнь. Но свои желания я не озвучиваю.

— Назло мамке отморожу уши? — иронично произносит он.

Молчу, не открывая глаза. Слышу, как трость стучит по полу, приближаясь к кровати. Чувствую его взгляд. Пусть смотрит на «красоту», мне не жалко.

— Я ценю в тебе строптивость, характер, желание казаться сильной и непокорной. Но ты забыла, что сила женщины в слабости и умении манипулировать. Женщина, притворяющаяся хрустальной вазой, всегда становится урной для пепла мужского тщеславия. Ее слабость — совершенная броня, ибо никто не атакует то, что считает уже завоеванным.

— М-м-м, а ты поэт, — иронично усмехаюсь.

— Это не я. Это Бальзак, Таисия. Все придумано до нас. Пользуйся своей слабостью, чтобы стать сильнее. Как мне с тобой воевать, если ты слаба? — усмехается.

Смотри, какой мудак. Но он прав. Что это я, умирать здесь собралась? Нет, мне надо выжить, чтобы потом засадить этого подонка.

— Окей. Тогда я, по-моему, заболела. Мне бы градусник, таблеточек, горячего чая с медом и лимоном. Идеально — с малиной. Домашней лапши с гренками и телевизор, — озвучиваю свои желания.

— Свобода, дарованная женщине, превращается в диктатуру, — снова усмехается.

— Тоже Бальзак? — прищуриваюсь я.

— Ницше, — разворачивается, уходит.

Смотри, какой начитанный. Жаль, мудак.

Снова прикрываю глаза.

Гордей возвращается через десять минут, занося на подносе кружку с чем-то горячим, градусник и пару блистеров с таблетками.

— Чай пока только с сахаром, — ставит поднос на тумбу рядом со мной. — Все остальные запросы немного позже.

— Волк, скрывающийся под овечьей шкурой, все равно остается волком, — говорю вместо благодарности, садясь выше и опираясь на спинку кровати.

— Ну спасибо, что я волк, а не шакал, — снова усмехается и садится в кресло. — И хорошо, что ты начала понимать, что не надо меня недооценивать и принимать снисходительность за слабость.

Не комментирую. Засовываю градусник под мышку и пью горячий чай.

— Не надо смотреть на меня, как на зверя, Тая. Я не даю пустых обещаний. Я обещал тебе комфорт за хорошее поведение и подвал — за плохое. Это был сугубо твой выбор. Но, браво, ты рискнула и обвела вокруг пальца двух бугаев. Вызывает восхищение, ты все-таки дочь своего отца. Однако лучше не повторяй на бис. Иначе мне придется выполнить обещание о простреленных коленях. Чего я очень не хочу, — качает головой.

— А охранников ты моих тоже посадил в подвал за то, что не уследили? Или твои обещания распространяются только на слабых женщин?

— Все наказаны, Тая, если тебе от этого легче.

Не легче. Но я молчу, сжимая губы. Вынимаю градусник, хмурюсь.

— Сколько? — так заботливо интересуется он. Лицемер.

— Тридцать восемь, — откладываю градусник, выдавливаю пару таблеток, выпиваю, запивая чаем. Отставив кружку, сползаю вниз, закрывая глаза и намекая, что наша «светская» беседа окончена. Он еще какое-то время находится в комнате. Я буквально чувствую его взгляд на себе, что напрягает.

Засыпаю под действием таблеток.

Мне снится мама. Она стоит ко мне спиной возле большого распахнутого окна. Ее волосы развеваются на ветру. У мамы были густые длинные ухоженные волосы. Но она отчего-то никогда их не распускала. Только сдержанные прически на публике или коса дома. У меня тоже были длинные. Но я их обрезала на следующий день после ее смерти. В моем сне на маме надет длинный белый шелковый халат, полами которого тоже играет ветер.

Я просто наблюдаю за ней со стороны и даже не дергаюсь, парализованная страхом, когда она забирается на подоконник и свешивает ноги вниз. Но не прыгает, а просто сидит, впиваясь ладонями в подоконник настолько сильно, словно ей очень страшно. В комнате появляется высокий широкоплечий мужчина. Он весь в черном. Брюки, рубашка, костюм, волосы. Я не вижу его лица, только широкую мощную спину. Он подходит к маме и обхватывает ее плечи, прижимая маму спиной к своей груди. И вот когда мне кажется, что он сейчас ее спасет, мужчина что-то шепчет, целует маму в висок, шумно втягивает запах и толкает ее вниз.

Вздрагиваю всем телом, подскакивая на кровати, словно это меня столкнули с окна и я упала. Резко распахиваю глаза, цепляюсь за мужскую руку на моем лице.

Встречаемся с Гордеем глазами. Его глаза цвета кофе сейчас почти черные, пронзительные и внимательные. Отталкиваю его ладонь от своего лица. Сглатываю, еще не отошедшая от сна.

— Иди в ванную, — хрипло велит он мне.

— Что? Я не хочу.

— Минут на двадцать. Прими душ. Иди! — настойчиво повторяет он. — Выйдешь, когда я скажу.

— А…

— Без вопросов, — обрывает меня. Все его утреннее обаяние снова исчезает. — Иди, Тая! — повышает голос.

Ладно! Встаю, подхожу к шкафу, беру белье, футболку и ухожу в ванную, громко, от души хлопая дверью.

Пока раздеваюсь, прислушиваюсь. В спальне явно кто-то есть, кроме Гордея. Какой-то глухой стук и невнятные мужские голоса.

Что, мать вашу, там происходит?

Подхожу к двери, прислушиваюсь, прикладывая ухо. Но ничего не разбираю, глухие стуки, шорохи, обрывки фраз.

Ладно. Черт с ними. Захожу под горячие струи воды. Чувствую себя лучше. Температуры явно нет, голова не болит. Но вялость и слабость не отпустили. Сейчас из меня такая себе бунтарка. Нужно набраться сил. Еще не знаю как, но я отсюда выберусь. Сидеть и ждать, когда объявится папаша и спасет меня, не собираюсь. Да и не спасет он меня, потому что его, я смотрю, самого спасать надо.

Мою голову, тело, выхожу из душа, вытираюсь, а когда натягиваю трусики, вздрагиваю и резко выпрямляюсь, потому что дверь в ванную открывается. И вот я стою в ступоре с трусами на коленках и смотрю, как подонок внимательно меня рассматривает.

— Продолжай, — снисходительно разрешает он. Взгляд плотоядный, я даже вижу, как дергается его кадык, когда взгляд Гордея падает на мою грудь. Быстро натягиваю трусы и хватаю полотенце, прикрываясь.

— Стучать не учили? — язвлю. — Выйди, я оденусь!

— Приватность и личное пространство не входит в перечень твоих привилегий, — облокачивается на дверной косяк, складывая руки на груди и продолжая внаглую меня рассматривать. Я закрыла грудь, а он пялится на мои ноги. — Для тебя здесь нет закрытых дверей, есть иллюзии, которые я позволяю тебе испытывать.

Хочется показать этому гаду средний палец, но сдерживаюсь. Быстро отворачиваюсь, натягивая на себя белую длинную футболку, затем разворачиваюсь.

— Удовлетворен просмотром? — снова язвлю.

— У тебя красивое тело, — ухмыляется. А я облизываю губы.