"Фантастика 2025-147". Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Шахрай Юлия

И первым стал узел Переправы Чжоу-Ланя. Река Чжоу-Ланя больше не текла по одному руслу. Лю Инь Мо расплескал её по миру, превращая в подземную сеть чёрных рукавов – под порогами домов, под мостами, под ступенями храмов, под каждым ложем, где шепчут последнее “держись”. Там, где люди вздрагивали от шороха в ночи, где мать боялась, что у ребёнка “собьётся дыхание”, где старик ловил ушами шаги невидимых – вода узла набухала, и страх сыпался в неё, как дождь.

Чжоу-Лань видел всё это изнутри собственных вод. Он уже не ступал в лодку – лодки не было; он сам стал шлюзом. Каждый судорожный вдох у постели, каждый срыв голоса на похоронах, каждый шёпот “а что дальше?” ударял по нему, как капля по камню. Он хотел поднять вёсла и переправить кого-нибудь – хоть одного! Но вёсла превратились в две костяные иглы, на которых Лю Инь Мо штопал мир. И каждый стежок стягивал страх в центр, к Тени.

Снаружи это выглядело как обычная жизнь. Смертные умирают… Рождаются… Прощаются… Но в земле под коленями скорбящих что-то тихо звенело – струна узла натягивалась и гудела, отправляя дрожь в пустоту.

Вторым был узел Цветения Мэй-Хуа. Да. Мэй-Хуа не лишили сада. Её разделили на лепестки. Лю Инь Мо просеял её через сито весеннего ветра, и каждая пылинка, каждый бутон, каждая почка стала крохотным прожорливым зрачком. Там, где люди сажали дерево “на счастье”, где юноша оставлял у калитки веточку с цветком, где больная девочка тянулась к первому ростку на подоконнике, надежда поднималась в воздух, как тёплый пар. Узел тихо втягивал её.

Мэй-Хуа чувствовала, как тысячи рук одновременно ласкают стебли, как тысячи горько-сладких вздохов шевелят траву. Но вместо силы в неё входила пустота. Надежда, сорванная с ветки, больше не кормила её. Она шла дальше, туда, где тень переплавляла любое “получится” в вязкое “а вдруг нет”. Цветы по-прежнему распускались – и в этом была особая жестокость. Мир цвёл, но каждый лепесток имел внутри невидимую жилку, ведущую в темноту.

Снаружи это выглядело как чудо весны. Внутри – как тончайшая сеть капилляров, через которые Лю Инь Мо пил у людей их подъём, превращая его в тонкую, долго тянущуюся сладость.

Третьим был узел Уз Ян-Ло. Связанный с клятвами. Клятва – это верёвка, которую разумные сами надевают на горло. Лю Инь Мо лишь связал её узел пониже. Он вынул из сущности Ян-Ло все печати и метки, размотал их на жилы и протянул вдоль улиц, рынков, лож, границ. Любое “клянусь”, от шёпота влюблённых до печати правителя, теперь оставляло тончайшую нить, невидимую, как паутинка на рассвете. Нить звенела – и звук уходил в узел.

Если клятву нарушали, она лопалась со щелчком – как струна под пальцами. Щелчок отдавался Ян-Ло в виски, и из этой боли Тень черпала самый густой сироп. Если клятву держали – нить не рвалась, а натягивалась, и долгое напряжение выделяло тихую, ровную сытость. Так Лю Инь Мо ел и верность, и предательство. Одно – как жар, другое – как тление.

Ян-Ло стоял в центре этой звонницы, окружённый бубенцами клятв. Он больше не умел говорить “да” и “нет” – только слушал, как мир обещает и не выполняет. От каждого “честное слово” его тянуло согнуться, а Тень улыбалась – любой выбор кормил её.

Четвёртым стал узел Лика Тун-Цзинь, связанный с иллюзиями. Тун-Цзинь лишился своего лица – значит, стал идеальным зеркалом. Лю Инь Мо расколол его на град стекляшек и раскатал по всем поверхностям, где отражается человек. Вода… Полированный металл… Чёрное око ночного окна… Сеть театральных масок… Даже блеск в чужих зрачках. В каждом отражении засели крошечные, едва видимые зубы.

Так даже иллюзия стала пищей. Когда человек натягивал улыбку, не чувствуя радости, зубы крошили её эмаль и отправляли крошки в узел. Когда торговец говорил “настоящий товар”, зная, что врёт, зеркальная гладь под счётами пила из него тёплую, терпкую жидкость стыда. Когда актёр плакал на сцене и сам верил в слёзы – Тун-Цзинь слышал, как сцена скрипит от сладкого переизбытка самообмана. А когда кто-то умывался утром и впервые не узнавал себя – узел пировал.

Тун-Цзинь видел всё – и не мог отвести взгляд. Его собственные обломки шептали ему сотни ролей, но ни одна не была его. В этих шёпотах Тень настраивала мир, как мастер – инструмент. Подтянула струну лжи, ослабила струну правды – и музыка пошла гуще.

Эти четыре узла не стояли столбами. Они располагались по территории мира, как невидимые камни в русле, меняя течение. Лю Инь Мо протянул между ними “чернильные швы” – тёмные меридианы, что нельзя ни увидеть, ни перечеркнуть. По этим швам ходило питание. Страх, переходящий в надежду… Надежда – в клятву… Клятва – в иллюзию… Иллюзия – снова в страх… Круг замыкался, и ни одна капля человеческой души не выпадала из цикла.

Он закрепил узлы на четырёх сторонах. Переправа – на северном ветре, где стынет дыхание. Цветение – на восточном свете, где встают первые тени. Узы – на южном жаре, где сохнут губы и легко обещать. Лик – на западных водах, где всё отражается длиннее, чем есть. Так весь день, от рассвета до заката, сам помогал качать в Тень то, чем дышат живые.

В том же похоронном доме, в углу горит одна свеча. Внук держит деда за руку и боится отпустить. Под половицами тихо шуршит невидимая река, и узел Переправы тяжелеет, как будто на него кладут камни. Вздох – и ещё камень. Слеза – и сразу два.

В весеннем дворе девочка в платке сажает косточку в горшок, шепчет:

“Пожалуйста, вырасти.”

Над горшком блестела не пыль, а тонкий незримый туман, в котором сладко пахнет ожиданием. Узел Цветения медленно втягивает аромат, и девочка почему-то становится задумчивее – на миг.

Под свадебная аркой жених и невеста говорят “пока смерть не разлучит”, и воздух вокруг звенит, как стекло. Узел Уз щёлкает, словно кто-то своими пальцами, где-то вдалеке. Нитей было натянуто просто множество. Кто-то в толпе тут же шепчет:

“Они не подойдут друг другу.”

И лёгкая слабая трещинка проходит по одной из струн – сладковато-горький звук уходит в пустоту.

В уличном театре актёр, изображающий богача, смеётся – и в этот смех не верит даже он сам. В отражении серебряной монеты, брошенной к ногам, на миг исказится улыбка – узел Лика тянет из толпы крупицы: “я тоже хотел бы”, “да он врёт”, “а вдруг и мне получится”. Все эти “вдруг” также просеиваются в сито Тени.

Узлы никогда не спят. Они помнят, кем были, и слышат, как их прежние имена ещё иногда произносят – по памяти, по привычке, по ошибке. Каждый такой звук – не милость, а соль. Напоминает о высоте, с которой свели.

Чжоу-Лань иногда пытался перекрыть ручей, чтобы дать людям жить без ночного лязга – но перекрывая страх, он перекрывал и переход, а застоявшаяся вода воняла, и люди боялись ещё сильнее. Мэй-Хуа пыталась перестать пить надежду у ребёнка – и цветок тут же вял прямо на глазах, и ребёнок плакал, и плач отдавался в Переправу. Ян-Ло хотел смягчить узлы, но стоило ему ослабить петлю – злыдни в том же дворе тут же говорили:

“Значит, можно и без слова.”

И хлёсткий звук слома идёт в Тень ещё жирнее. Тун-Цзинь пробовал показать в зеркале подлинное лицо – и человек от страха отворачивался, а то и бил стекло, а осколки становились новыми малютками-зубами. Так что любая попытка узла помочь – ещё больше кормила Лю Инь Мо. Любая попытка не помогать – тоже. Это и был его основной инструмент.

………….

Иногда Лю Инь Мо останавливался на каком-то месте. Слушал. Это мир для него гудел четырьмя нотами. Низкой, в виде долгого баса Переправы, как ветер в пещере. Светлой – тонкий свист Цветения, как чайник на огне. Тугой – металлический дребезг Уз, как колокол, перевязанный верёвками. Пустой – стеклянный звон Лика, как пальцем по краю чаши.

Эти ноты сходились в одном месте. Там, где у тени нет сердца, зато есть самая голодная тишина. И он улыбался. Города можно было бы и не трогать. Они сами дойдут до черты – на похоронах, у грядки, у арки, у зеркала.

И тогда, когда шум станет достаточно густым, он придёт – не разрушать, а просто встать на перекрёсток швов. Тут стены сами осыпаются, а Боги, если ещё остались, смотрят на пустые алтари и не понимают того, когда именно их Вечность стала узором на чужой ладони. Так четверо “уцелевших” держат новый мир – не как столпы, а как крючья. Их не видно, но на них всё висит. И чем тяжелее висит, тем сытнее темнота…