Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Проклятье, — процедил я. — Стреляем сильно сверху вниз. Траектория меняется, пуля летит дальше. Прицел врет.

На батареях заметили наше бессилие. Несколько орудий медленно развернулись в нашу сторону. Снаряды с воем врезались в скалы, поднимая фонтаны каменной крошки. Причинить большого ущерба нашим рассредоточенным бойцам они не могли, но это была демонстрация силы. Не желая нести бесполезных потерь, я отдал приказ отойти.

Мы вернулись в город злые и разочарованные. Мой красивый план рассыпался. Без точной пристрелки он превратился в бессмысленную трату драгоценных патронов. А атаковать под огнем батарей — безнадежное дело.

Как поступить? Попытаться снова устроить диверсию?

Китайцы учли ошибки. Они вытоптали высокую траву на версту вокруг лагеря, ночью окружая его двойным кольцом костров. Теперь подобраться к ним скрытно невозможно. Завидев нас в тылу, они развернут орудия и начнут поливать нас свинцом…

И тут, глядя на пеструю одежду китайцев на улицах, в голове у меня родилась идея.

— Софрон! — крикнул я нашему завхозу. — Мне нужна мишень. Огромная. Десять на десять сажень.

— Из чего ее делать-то, Курила? — развел тот руками. — Холстины нету.

— Из чего угодно! — отрезал я. — Хоть из камки и шелка. Тащи все, что найдешь!

Через час на главной площади закипела работа. По моему приказу из подвалов ямэня, где хранились трофеи, захваченные еще у Тулишэня, выволокли рулоны дорогих тканей — яркого, цветастого шелка, тяжелой, расшитой золотом парчи. Женщины, смеясь и переговариваясь, на скорую руку сшивали из этого великолепия гигантское, слепящее глаза лоскутное одеяло.

Эту дикую, аляповатую мишень мы повесили на веревках на одной из окружающих город скал, находившейся на противоположной стороне от позиций моих «горных стрелков». Приказал измерить расстояние — как раз около версты, столько же, как и до вражеских батарей.

Наши стрелки снова заняли свои позиции на горе. Но теперь их целью было не вражеские орудия, а это яркое, прекрасно видимое пятно с другой стороны горы.

Я остался в городе, на наблюдательном пункте на крыше одного из немногих оставшихся целым зданий. У нас, разумеется, не было рации, но была выработана система сигналов: красный флажок — «выше», белый — «ниже», синий — «попал».

Началась кропотливая, почти научная работа. Левицкий сновал туда-сюда, организуя огонь. Мы заставляли стрелков делать выстрелы с разными поправками, меняя установку прицела, пока, наконец, наблюдатель, сидевший за валуном рядом с мишенью, не просигналил, что цель поражена. Увидев синий флажок, Левицкий радостно заорал:

— Есть! Попали!

— Повторить! Та же поправка! — приказал я.

Еще залп, еще… Пули начали ложиться в цель. Наконец-то мы нашли то, что искали: нужную установку прицела, обеспечивающую нужный угол стрельбы.

— Целиться в батарею! Сообщить всем!

На горе, получив команду, все сорок стрелков приготовились.

— Залпом! Огонь!

Залп ударил, как один выстрел. Левицкий, с полуразрушенной башни следивший за вражеской батареей, не опуская трубу, с восторгом доложил:

— Есть! Накрыли их! Аж пыль взметнулась по всей батарее!

— Отлично. Завтра мы их «причешем». А теперь — прекратить огонь, чтобы не вспугнуть раньше времени!

Итак, задача подавить вражеские батареи, в принципе, была решена. Теперь наш огонь будет не просто беспокоящим. Мои «горные егеря» были готовы к бою.

Решающее сражение было назначено на утро следующего дня. Весь город готовился к предстоящей битве. Скрипели тачки, стучали молотки, бойцы чистили оружие. А я, стоя на стене и глядя на далекий вражеский лагерь, думал о… смерти.

Не о страхе перед ней — этот порог я перешагнул давно, еще в прошлой жизни. Просто впервые в жизни я задумался о последствиях ее потери. Раньше мне нечего было терять. Теперь в далеком Иркутске меня ждала семья — Ольга, и не разу еще не виданный мною ребенок. А на прииске Амбани-Бира под присмотром воспитательницы жил мой сын, Ваня. Завтрашний бой будет жестоким. Шансы выжить, если ты в самой гуще, всегда невелики. Конечно, мои дети обеспечены до конца жизни. Но я не успел дать им главного — себя в качестве отца.

Что, если меня убьют? Разорвет осколком снаряда, затопчут в суматохе атаки, обезобразят до неузнаваемости… Кто опознает мое тело? Моей семье после меня не останется ни фотографии, ни картины, ни даже могилы.

В воспоминаниях вдруг всплыл образ из далекого, почти стершегося детства. Мой дядя пропал без вести в Афганистане — давно, еще в 81-м. Тетя даже не знала где его могила, так и таскала в предполагаемый день его смерти цветы к городскому памятнику воинам-интернационалистам. Я не хотел такой судьбы для Ольги. Надо было хотя бы обеспечить себе посмертный «медальон»

В задумчивости я спустился со стены. Найдя Лян Фу, попросил его прислать мне татуировщика. Китаец удивленно поднял бровь, но спорить не стал.

Через некоторое время в мою комнату в подвале ямэня пришел маленький, сухой старик с безмятежным лицом и руками, исколотыми тысячами точек. Он молча разложил на столике свои инструменты: пучки тончайших игл, тушечницу, баночки с пигментами.

Так. А что мне вытатуировать на теле? «Владислав Тарановский?» Но… это не мое имя. «Сергей Курильский»? Тут меня мало кто знает под этим именем. А если я выживу в бою — будет довольно глупо ходить с собственным настоящим именем на груди. Впрочем — неважно, что. Просто знак для опознания.

Решившись, я набросал на листке тот рисунок, который хотел. Он был простым и грубым, вырванным из воспоминаний. Крылатый кинжал. А под ним — три слова.

Китаец, взглянув на незнакомые ему латинские буквы, кивнул и принялся за работу.

Обезболивающего не было. Старик предложил мне шарик опиума, но я отказался.

Когда все было кончено, я, накинув китель на плечо, отправился в штаб. Там, склонившись над картой, мои командиры обсуждали последние идеи предстоящей атаки. Я молча подошел к столу и положил на карту написанный листок.

— Если меня убьют, а тело изуродуют так, что его нельзя будет опознать, — сказал я ровно, без всяких эмоций, — вот татуировка, по которой вы узнаете меня.

Я посмотрел прямо на Левицкого.

— Когда все кончится, отвезите мое тело в Иркутск. К жене. К твоей сестре Владимир.

Левицкий застыл, подняв на меня потрясенный, ничего не понимающий взгляд. Сестра… Ольга… моя жена!… Лицо его сначала побледнело, потом залилось краской. В наступившей тишине он просто смотрел на меня, и в его глазах я увидел целую бурю.

— Так мы теперь… родственники?

— Да, Володя. Прости забыл рассказать во всей этой суматохе, повинился я. И, поскольку шансы уцелеть у нас завтра — прямо скажем, так себе, — давай позаботимся об опознании. Ты тоже позаботься об опознавательном знаке. Мало ли что… Татуировщика я тебе пришлю.

Еще до рассвета все было готово. Вновь в штабном подвале собрались все командиры.

Негромко, но веско я обратился к командирам:

— От сегодняшнего боя зависит вся дальнейшая судьба. Елисей, стрелки выступают через час. К рассвету вы должны быть на позициях. Задача — ослепить и парализовать обе вражеские батареи.

Повернувшись затем к Левицкому, я продолжил:

— Володя, на тебе — самое главное. Левый фланг. Ты берешь сотню драгун со «Спенсерами» и по руслу высохшей реки выходишь в тыл левой батареи. Твоя задача — не просто захватить ее. Ты должен развернуть их пушки и ударить в центр вражеского лагеря.

Переведя взгляд на Очира, я продолжил:

— Ты со всей своей конницей и пятьюдесятью нашими стрелками атакуешь правый фланг. Задача — связать их боем, захватить правую батарею, вызвать панику, не дать им помешать Левицкому. Действуй смело, но зря под картечь не лезь.

Обратившись последним к Лян Фу, я закончил:

— Ты и все остальные силы — мой резерв. Вы атакуете фронтально, но только после моего особого сигнала. Когда я увижу, что батареи нейтрализованы, а фланги противника дрогнули. Не раньше.