Княгиня Евдокия 5 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Евдокиюшка, всякое в жизни бывает. Не зря старцы живут отшельниками, не найдя в монастыре святости.

— Не ему это обсуждать, тем более на пиру в пустословных беседах! А если люди послушают его и решат, что святость приходит только к мученикам, и начнут калечить друг друга? Или оскопят себя, чтобы быть ближе к раю*? Ты посмотри, как все здесь увлечены его теориями! И это при том, что Стефан твёрд в вере.

Князь нахмурился, погрузившись в размышления, не выпуская Дуниной ладошки из руки.

— Твое беспокойство мне понятно, — наконец произнёс он. — Этот звездочёт действительно хорошо устроился при Стефане, и его слушают. Я заметил, что он сумел увлечь своими идеями маленькую господарыньку. Она своими вопросами ставит в тупик даже царевича, пытаясь показаться перед ним умной.

— Во-о-от, о чём я и говорю! Елена умная девочка и ей все интересно, но ей предстоит стать хозяйкой всея Руси. Её необходимо учить управлять людьми, видеть скрытые интересы вельмож и других правителей, находить лучшие для государства решения, а не устраивать диспуты, вводя окружающих в ступор заковыристыми вопросами. Ты подумай о том, что будет, когда она, желая блеснуть своим образованием, заведёт разговор в Москве о необходимости монастырей, поставит под сомнение церковные обряды или скажет, что все мы зависим от расположения звёзд на небе. Ей, конечно, дадут наставника и всё объяснят, но люди запомнят, как она далека от нас и чужда…

Меж бровей Юрия Васильевича обозначилась складка и Дуня пожалела, что завела столь непростой разговор именно сейчас.

— Вот поэтому брат и послал тебя с посольством, — ответил ей князь. — Тебя и матушку Аграфену. Вам придётся предостеречь её.

Евдокия обиженно посмотрела на князя, который вдруг эту заботу свалил на неё, и решила наябедничать:

— А Курицын пригласил звездочёта в Москву! Он загорелся его идеями и собирается распространять их повсеместно. Образовывать нас будет, так сказать. А то мы живём без ума и трудимся тако же! Как глупое стадо, блюдем законы божии и человечьи, а оказывается, что всё не так поняли, не так делаем и в не подходящие даты.

Князь шумно выдохнул и посмотрел на движущуюся толпу к шатру.

— Я поговорю с Курицыным, — пообещал он, поднимаясь. — Ты права, ни к чему нам эта философия. Других дел по горло!

— Ко-о-наз, — игриво растягивая слово «князь» на татарский манер, обратилась одна из дам, — уж не чародей ли ты? —спросила она.

Дуня уничтожающе посмотрела на неё, но та вовсю кокетничала и делала вид, что не понимает, о чём спрашивает князя и что он ей должен ответить.

«Совсем бесстрашная», — подумала о ней боярышня, прекрасно зная, что вскоре по всей Европе запылают костры с такими болтушками. И высокое положение не спасёт её от этого. Князь-то уедет и его не достанут, а вот ей всё припомнят.

— Мой дельтаплан… — начал отвечать Юрий Васильевич и дыхание Евдокии сбилось. Она никак не ожидала, что князь воспользуется греческим языком и назовёт дельтаплан «дельтапланом».*

— Ах, ах, — заквохтали окружающие, не дав услышать объяснения князя.

— Ко-о-наз, а наверху есть, чем дышать? — не унималась всё та же дама. — А если бы Всевышний поразил тебя молнией? — не дав ему ответить, она задала новый вопрос, делая вид, что испугалась.

Евдокия отошла подальше, учуяв резкий неприятный запах. Он исходил от некоторых молодых женщин. Она слышала, что модницы ополаскивают волосы мочой «львов», которую им доставляли из Эфиопии, Ливии и даже Карфагена*. И каково же было её удивление, когда она своими глазами увидела, как пара вельмож с наслаждением вдыхали вышибающий слезу аромат.

Боярышня встала у стола, и отщипывая кусочки от большого пирога, наблюдала за возбужденной полётом знатью, забрасывающей князя вопросами. Больше всех старалась жеманничающая дама, но стоявший рядом с ней звездочёт придавал её вопросам больше смысла, и беседа получалась интересной.

А ещё Евдокия обратила внимание, что оставшийся у входа дон Игнасио, почему-то смотрел на неё. Он даже изобразил улыбку, когда увидел, что она смотрит в его сторону. Евдокия едва заметно склонила голову в приветствии и поспешила отвернуться. Она неуверенно чувствовала себя рядом с этим человеком. У слуг узнала, что он приехал незадолго до их посольства и сам он подданный португальского короля Афонсу. Казалось бы, это должно было расположить её: король Афонсу был торговым партнером Ивану Васильевичу. Он продолжал добывать золото где-то на территории Африки и обменивал его на московские товары. По словам знакомых португальцев, Папа Римский претендовал на это золото, надеясь организовать новый крестовый поход, но Афонсу дал ему крохи, сославшись на войну, которую он собрался вести с мужем Изабеллы Фердинандом*.

Евдокия почти поймала мысль за хвостик, что Папа мог сильно обидеться за уплывшее из рук золото не только на короля Португалии, но и на московского царя. Ей не давали покоя слова служанки о том, что угрюмый и молчаливый слуга дона Игнасия подарил одной из девушек за жаркие ночи московскую игрушку. Ту самую, что когда-то начали делать в Доронино. И теперь Дуне казалось, что дон Игнасио соврал о том, откуда он приехал и может он никакой не португалец. Они тут редкие гости и его некому разоблачить.

— Прошу всех к столу, — позвал князь, — чем богаты, тем и рады.

Дуне пришлось посторониться, чтобы оголодавшие гости не затоптали её. Она с грустью подумала, что свидание превратилось в чёрте что, и стала протискиваться к выходу.

Выйдя на площадку, огляделась. Дракулу от дельтаплана отогнали, и он крутился подле второго буера, намереваясь вновь попробовать скатиться. Он напирал на то, что поединок остался незавершённым.

Царевич с Еленой стояли в стороне и над чем-то смеялись. Евдокия улыбнулась, видя их веселье. К собственному огорчению, она почувствовала, что, отдалившись от жаровни, ей стало зябко и у неё промокли ноги. Она посмотрела на подошвы сапожков и вынуждена была признать, что они размякли. Не надо было ей жаться к теплу, и налипший снег не растаял бы…

Ей стало обидно за свою обувь — она у неё была экспериментальной. Её спрессовали из смешанных с клеем опилок, и до того, как она не промокла, всё было хорошо. Дуня понимала, что нужна резина, но с выжиманием сока из одуванчиков и бересклета у неё не задалось. В это производство надо было вкладываться, чтобы получить заметный эффект, но строительство слободки забирало все доходы.

— Кузьма, — подозвала она Балашёва, — возвращаемся в замок. Погуляли и хватит.

— Вот и ладно, боярышня, — обрадовался он. — Дело к вечеру, холодает. Князя звать?

— Не надо. У Юрия Васильевича сейчас свои заботы, — она оглянулась на шатер, откуда доносился женский смех. — А я что-то замерзла, не дай бог заболею… не хотелось бы.

— Тогда поспешим, Евдокия Вячеславна!

Но тихо уехать не получилось. Царевич подошёл, расспросил и сказал, что дядя Юрий расстроится:

— Дунь, он же всё это устроил для тебя, — укорил её Иван Иваныч.

— Я знаю и очень это ценю. Юрий Васильевич подарил мне замечательный день, который я бережно сохраню в своей памяти. Но надеюсь, что не последний, — светло улыбнулась Евдокия, с нежностью подумав о князе.

А князь в это время вертелся как уж на сковороде, окруженный придворными Стефана, отвечая на вопросы и желая только одного — последовать за Евдокией.

Примечания:

Церковь о звездочётах* — Преподобный Максим Грек: "…Нет, я никогда не соглашусь с этим богомерзким учением безумных звездочётцев, лишающим меня свободы воли! "

Блаженный Августин: "… они стараются устранить в нас побуждение молиться, и в худых, заслуживающих справедливейшего порицания делах, с нечестивою извращенностью располагают обвинять скорее Бога, творца звёзд, чем человека-преступника".

…калечить друг друга или оскопят*… — Дуня говорила об этом, зная, что именно сомнения дали пищу для зарождения сект скопцов и тюкальщиков (раздробление костей молоточком, чтобы мученик добрался до Бога)