Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

– Разве нельзя проделать все заново? – спросил брат Оливер.

– Нет, – ответил брат Клеменс. – Вторичные документы пропали. Все наши доказательства улетучились вместе с дымом.

– Нельзя ли их восстановить?

Брат Клеменс провел грязной рукой по лбу.

– Вы предлагаете использовать третьестепенные документы для восстановления вторичных, чтобы таким образом воссоздать основной документ? Брат Оливер, я сомневаюсь, что хоть один человеческий разум на этой планете справится с такой задачей, и уж точно не за две недели до срока.

В разговор встрял брат Перегрин:

– Они ведь не приступят к сносу здания через две недели, правда? Тогда только состоится сделка по продаже.

– Как только состоится сделка, – сказал брат Клеменс, – будет слишком поздно. Если мы не остановим сделку – ничто не спасет нас. Это наша единственная надежда.

Брат Эли, редко участвующий в обсуждениях, произнес:

– Они явятся с бульдозерами. Прям с утра, первого января.

Мы уставились на него.

– Почему ты так думаешь? – спросил брат Перегрин.

– Мы – источник проблем, – пояснил брат Эли. – Чем дольше мы здесь – тем больше проблем создаем. Но как только это здание снесут – проблемы исчезнут.

Поколение, пережившее Вьетнам, смотрит на жизнь иначе, чем большинство из нас – более цинично и, как я считаю, более метко.

– Ты имеешь в виду, – сказал брат Оливер, – они избавятся от нас просто ради избавления от нас, независимо от того, когда начнется строительство?

Брат Эли кивнул.

Брат Оливер склонил голову.

– Это не тот мир, о котором радел Иисус.

Повернувшись к брату Клеменсу он спросил:

– Это был наш последний шанс? Теперь нам ничего не остается, кроме как сдаться?

Изнеможенная поза и глухой голос брата Клеменса, казалось, говорили о том, что ответ «да», но он произнес:

– Не обязательно. Вероятно, мы кое-что можем сделать, выиграть немного времени и, может…

– Простите, – сказал я.

Брат Клеменс прервался и взглянул на меня.

– Брат?

– Я не думаю, – осторожно сказал я (а я терпеть не мог говорить таким образом), – что следует выкладывать все подробности наших планов, брат Клеменс.

Он не понял меня.

– Ты имеешь в виду, что это плохая примета? Суеверие, брат Бенедикт?

– Нет, я имею в виду не это, – сказал я. – Я хочу сказать, откуда Фрэнк Флэттери знал, что именно нужно сжечь? Как он узнал, что у нас есть что сжигать?

Теперь я привлек всеобщее внимание.

– О чем, во имя всего святого, ты говоришь, брат Бенедикт? – спросил брат Оливер.

– Вспомните, что сказал брат Сайлас несколько дней назад, – ответил я. – И брат Клеменс об этом тоже говорил. Что наш оригинальный договор аренды украли. И кто же его украл?

– Фрэнк Флэттери, – предположил брат Клеменс. – Очевидно, он проник сюда так же, как сегодня.

– Как он узнал, где искать? И как он узнал сегодня, где искать и что искать?

– Говори прямо, брат Бенедикт, – обратился ко мне брат Иларий. – Скажи в открытую.

– Ему наверняка помогал кто-то из нас, – заявил я.

Что за безрадостный выдался вечер. На протяжении всего ужина в трапезной царило молчание. И даже из кухни сегодня не доносился голос брата Лео, по своему обыкновению отчитывающего своих невольников.

Никакой гимнастики этим вечером, никаких боксерских поединков. Ни дискуссий, ни игры в шахматы. Никто даже не возжелал включить телевизор. Мы погрузились в раздумья, каждый сам по себе; большинство удалились в свои комнаты, и так странно было видеть их закрытые двери, ведь обычно мы оставляли их нараспашку.

Поначалу многие из братьев возмутились тем, что я сказал, или, во всяком случае, попытались возмутиться. Но какие могли быть доводы против? Оригинальный договор аренды был украден, сомнений в этом не оставалось. Фрэнк Флэттери пришел, чтобы сжечь копию и подтверждающие документы, а значит заранеезнал об их существовании. Стал бы он рисковать разоблачением, пробравшись за эти стены просто из любопытства? Нет, он явился только потому, что узнал о серьезной угрозе интересам Флэттери.

Могли ли мы подозревать друг друга? А с другой стороны: как мы могли не подозревать? Подозрение одного автоматически означало подозрение всех, поскольку если невозможно убедиться в виновности любого из нас, то столь же невозможно убедиться в его невиновности.

Взять, к примеру, брата Джерома. Невозможно? В бо́льшей или меньшей степени невозможно, чем брат Квилан? А брат Квилан – больше или меньше невозможен, чем брат Зебулон?

Ох, все это было невозможно.

Наше сообщество было сокрушено и раздавлено этой мыслью сильнее, чем это могли бы сделать бульдозеры ДИМП. Мы распались на молчаливые, угрюмые, недоверчивые сгустки материи. Никто не хотел встречаться взглядом с другими; никто не хотел видеть подозрение в чужих лицах, или чтобы такое же выражение заметили на его лице. И все ходили с опущенными головами, словно все были виновны.

А я был виновен больше всех. Знаю, это нелепо, но так оно и было. Хотя не я предал нас Флэттери, именно я принес дурные вести, и я чувствовал себя ответственным за их последствия. Сидя после ужина в своей комнате, вслушиваясь в тягостную тишину вокруг, я искренне жалел, что не оставил свои выводы при себе.

Этой ночью я почти не спал. Если б мне не приходилось думать о дилемме отца Банцолини, если б мне не приходилось думать о дилемме Эйлин Флэттери, если б мне не приходилось думать о своем будущем, и если б мне не приходилось думать о надвигающемся сносе монастыря, то был еще этот проклятый предатель, затесавшийся среди нас, о котором пришлось бы думать.

«Проклятый» в теологическом смысле. О, в очень даже теологическом.

– Брат Оливер, – обратился я к аббату на следующее утро.

Он тоже выглядел не выспавшимся, с затуманенными глазами; хорошо понимаю, как он себя чувствовал. Брат Оливер сидел на своем трехногом табурете перед своей последней «Мадонной с Младенцем», но с пустыми руками и полуотвернувшись от картины, размышляя о чем-то. Услышав меня, он прищурился, глядя на меня в растрачиваемом впустую холодном и ясном зимнем свете, вздохнул и сказал:

– Да, брат Бенедикт?

По его тону казалось, что спрашивает: какие ужасные вести я принес ему на этот раз?

– Могу ли я получить ваше разрешение, брат Оливер, отправиться в Странствие? – спросил я.

Это слегка привлекло его внимание.

– В Странствие?

– Я много думал об этом минувшей ночью, – сказал я, и аббат сочувственно вздохнул. – Считаю, я несу ответственность за то, что сейчас чувствуют все остальные. Ведь это я сказал всем, что один из нас…

– О, нет, брат, – прервал меня брат Оливер. Поднявшись с табурета, он положил руку мне на плечо. – Ты не должен винить себя, брат. Ты просто указал нам на то, что было очевидно для всех. Мне самому следовало сообразить, но это так… – Он сделал безвольный жест, завершая предложение.

– Да, я понимаю, – сказал я. – Но все же хочу что-то сделать, чтобы загладить свою вину.

– Здесь нечего заглаживать, брат.

– Я хочу сделать все, что в моих силах, – настаивал я.

Аббат снова вздохнул

– Хорошо. И что же ты собираешься предпринять?

– Я снова встречусь с Эйлин Флэттери.

Брат Оливер отпрянул в изумлении.

– Встретишься с ней? Зачем?

– Думаю, когда мы встречались в прошлый раз, она говорила мне правду, – сказал я. – Я не верю, что она такая же двуличная, как ее брат и отец. Возможно, она и правда попробует помочь нам, если поверит, что ее отец неправ.

– Помочь нам? Как она сможет помочь?

– Не знаю, – признался я. – Но, если я приду к ней, если расскажу о том, что сотворил ее брат, то смогу привлечь ее на нашу сторону. По крайней мере я могу попытаться.