"Фантастика 2025-147". Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Шахрай Юлия

Слова эти звучали жёстко, но подростки понимали, что правда всегда жестока. Следом вошёл другой – сын торговца, полный, с трясущимися руками. Его глаза блестели от ужаса, но он тоже шагнул. Из арки раздался его сдавленный плач, потом глухое рыдание. Затянутая дымкой поверхность дрожала, словно сама реагировала на его борьбу. Но спустя миг он вышел с другой стороны – лицо белое, глаза покрасневшие, губы искусаны. Но он стоял, дрожал, но стоял.

Толпа подростков загудела. Одни восхищённо смотрели на него, другие ещё сильнее сжались, понимая, что их очередь неизбежна. И вот началось настоящее испытание. Один за другим дети входили в дымку. Одни выходили бледные, но целые. Другие, не выдержав, падали на колени у входа, отказываясь идти. Их лица были искажены, будто они увидели в себе то, что страшнее любого зверя. Для них Андрей только слегка качал головой.

– Их сердца ещё не готово. – Тихо произнёс он. А Дракон в такие мгновения издавал низкий рокочущий звук, словно напоминание, что настоящая сила не принадлежит тем, кто бежит от самого себя.

Час за часом ряды учеников редели. Но те, кто прошёл, уже не выглядели просто детьми. В их глазах появился новый свет. Смесь страха и решимости. Они больше не были просто подростками, пришедшими в поисках чуда. Они стали теми, кто сделал первый шаг в глубину собственной души.

Когда последняя группа прошла через Врата, солнце уже стояло высоко над горами. На площадке перед Андреем стояли лишь те, кто сумел выдержать. Из сотни – прошла едва больше половины. Их лица были усталыми, многие тяжело дышали, но никто не сдвинулся с места.

Андрей обвёл их внимательным взглядом. В этот миг они почувствовали, что для него они уже стали учениками. Не толпой, не детьми, а теми, с кем он будет работать. Дракон поднял голову к небу и издал протяжный, величественный рёв. Звук разнёсся по всей долине, заставив птиц сорваться с деревьев. Те, кто прошёл Врата, ощутили, что это рык – не угроза, а признание. Их сердца дрожали, но в груди вспыхнуло чувство, будто сама судьба отметила их.

– Добро пожаловать в начало вашего пути. – Сказал Андрей, и впервые позволил себе лёгкую улыбку.

Первой была Линь. Та самая девочка в грубом сером платье. Её Врата открылись площадью ярмарки. Люди ходили сквозь неё, как сквозь туман. Мать переставляла корзину с грушами и не замечала её… Отец переговаривался с соседями, словно Линь не рождалась вовсе.

– Я здесь. – Сказала она, но её голос распался, как дым. На помосте – пустой барабан. Она поднялась и ударила ладонью. Боль, как тонкая игла, прошила кожу. Второй удар – кровь оставила круглый след. Третий – площадь обернулась. Лица повернулись к звуку. Она вышла из Врат с воспалённой ладонью, но с голосом в глазах:

“Я не тень!”

Вторым был Бо. Сын торговца, полный, с влажным взглядом. Его Врата привели в лавку, в которой на весах качались не мешочки с серебром, а детские ладони, тонкие, требующие. На одной чаше – брат, на другой – мать. Бо метался, хватал пригоршнями монеты, подсыпал, снимал… Но чаши не выравнивались. Потом он снял гирьки, положил на обе чаши свои руки и замер. Весы успокоились. Он вышел – белый, как рисовая бумага, с распухшими пальцами. На вопрос Андрея только кивнул:

“Сам пойду под бремя.”

Третьим был Цзянь-Ху. Младший ребёнок из обедневшего благородного рода. Врата вывернули его на площадь собственных насмешек. Статуи предков ожили и хохотали, показывая на него пальцами.

– Не родился, а вымолился! – Шипели эти ожившие камни. Цзянь-Ху вскинул подбородок – привычный, гордый жест. Но ноги не шли. Он повернулся к старому пахарю, что сидел в стороне и чинил плуг, и низко поклонился. Пахарь исчез, смех смолк. А юноша вышел, удерживая взгляд ниже горизонта. Его “лицо” теперь было на уровне земли – там, где растёт хлеб…

Четвёртая – Мэй. Дочь ткача. Её Врата – дом в огне. В дверях – мать и младший брат, за стеной трещат балки. Пройти можно только к одному. Она ступила в пламя к матери, сорвала с плеч свою куртку, но та рассыпалась золой – иллюзии не спасают иллюзий. Мэй остановилась. Взяла брата за руку, повернула их обоих к двери, оставив позади – невозможное. Пламя лизнуло ей щёку. Она вышла со следом ожога, ровной, как каллиграфический штрих.

– Я не Бог… – Глухо прошептала. – Значит, научусь быть опорой там, где успею.

Пятым был Ян. Пастушок, которому не хватало одного зуба. Врата сделали ночь и поле. Волчьи глаза – близко, дыхание – в лицо. Ян замер, поднял руку… И завязал себе на запястье бубенчик из овечьей верёвки.

– Пусть слышат, где я. Я не буду красться от своей трусости. – Сказал он пустоте. Волк медленно моргнул и растворился. А Ян вышел, и бубенчик тихо звякал на ветру, пока он дрожал в коленях.

Шестым был Чжу. Юноша с меткой на лопатке – в деревне про него шептали – “дурная кровь”. В Вратах – круг жителей, камни в руках, слова – как стрелы:

“Чужой!”

Он закрыл уши – камни превратились в птиц и посыпались пёрышками. Открыл – снова камни. Чжу опустил руки, втянул воздух и сказал:

“Бросайте. Я останусь.”

Один камень ударил по груди – звонко, но без боли. Толпа, как ткань, расплелась. Он вышел, в пальцах у него оказалось маленькое серое перо.

Седьмой была А-Ся. Бывшая послушница одной из пропавших сект. Её Врата – зал без звука и без тени. Ни стены, ни пола – только белый свет. Вокруг. Она вспомнила, как учитель говорил:

“Если нет берега – будь им сама.”

А-Ся легла на невидимую землю, медленно положила руку на живот и отсчитала семь дыханий, семь ещё, семь. На “сорок девятом” под пальцами возникла тонкая грань – невесомая ступенька. Она встала, сделала шаг. Белизна, окружавшая её до сих пор, стала серой аркой, потом – рассветом долины. А-Ся вышла с улыбкой, столько же тихой, сколько неподвижной.

Восьмым был Рин. Уличный вор из портового города. В его Вратах – каменные стены, миска воды, хлеб на троих, а он один. В углу – двое силуэтов, изголодавшихся сильнее него. Рин сломал хлеб надвое, потом ещё раз – хватило всем, кроме него. Ночью зубы стучали о пустую ложку, он ругал, плакал, смеялся, но не отнял. На утро стены исчезли. Он вышел – измочаленный, но ладони не тряслись. Привычка брать уступила месту умению отдавать.

Девятыми были близнецы Юнь и Юэ. Их завели порознь, но Врата слушали их как струну в два голоса. Юнь увидел сестру, тонущую в чёрной воде. Рядом стояла табличка:

“Кто-то войдёт – утонут оба.”

Он кричал, рвался в воду, глаза кровили от соли. Потом Юнь сел на берег и начал говорить. Он напоминал Юэ их детские тропы… Имя их пса, запах персиков в июле… Вода приняла слова как камни. На шестом слове Юэ всплыла сама – кашляющая, но живая…

Юэ, в свою очередь, получила зал без брата и зеркало. В нём – её лицо, но чужие шаги, чужая походка – жить без половины. Она стояла, пока зеркало не стало прозрачным, и в нём отразилась не пустота, а дорога.

Они вышли молча, держа расстояние в ладонь – чтоб помнить о том, что иногда любовь – не хватать, а свидетельствовать.

Десятой была Лян. Девочка с флейтой. Во Вратах её музыка резала воздух клинками – каждый неверный мотив ранил кого-то в тумане. Лян остановилась, опустила флейту. Тишина стала такой тяжёлой, что уши заболели. Она сложила флейту на землю, поклонилась ей и заиграла на дыхании – без инструмента. Звук был кривой, но туман не резало.

Она вышла, неся флейту, как раненого друга. Дракон вдохнул, и древесина на миг блеснула, будто приняла клятву. Теперь ей предстояло играть, чтобы лечить.

Одиннадцатым был Хань. Юноша из какой-то секты. Талантливый и заносчивый. Его Врата сожгли все его приёмы. Пальцы, привычные к печатям, забыли жесты. Он звал огонь – а из ладоней падал пепел. Хань метался, швырялся ругательствами, колотил кулаками по камню, пока костяшки не ободрались. Потом сел и произнёс:

– Учитель, я не умею. Научи.

Камень под ним разогрелся. Маленький, смешной жар согрел ладони. Этого хватило. Он вышел с перевязанной рукой. Глаза, привыкшие смотреть сверху вниз, находили и землю тоже.