"Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ) - Небоходов Алексей

– Смотрю на это и думаю: как странно всё устроено. Формально мы боремся за высокие идеалы, а публика мечтает о совершенно других зрелищах. Откровенных, даже рискованных. Главное – никому в этом не признаваться. Советская двойственность…

Михаил иронично кивнул, подхватив заданную ноту:

– Именно так, Игорь Семёнович. Главное – не признаваться. Советский человек по натуре партизан: вслух борется за светлое будущее, а втайне мечтает о буржуазном разврате. Мы просто показываем ему то, чего он и так хочет, но боится признать.

– Забавная формулировка, Михаил Борисович, – с притворным одобрением заметил Смирнов. – Самое смешное, что публика прекрасно понимает иронию. Смеются, краснеют, но смотрят и хотят ещё. И знаете, – он понизил голос почти до шёпота, – даже в высоких кабинетах есть те, кто не прочь понаблюдать за вашими экспериментами.

– Что ж, эксперименты существуют, чтобы удовлетворять любопытство, – сдержанно согласился Конотопов. – Искусство создано раскрывать тайные желания общества, даже если оно не готово.

– Готовность публики всегда вещь условная, – улыбнулся Смирнов и легко коснулся локтя Михаила, давая понять, что разговор близится к финалу. – Думаю, мы поговорим подробнее в другой обстановке. Уверен, найдём общий язык.

С этими словами секретарь ЦК слегка поклонился и отошёл к группе чиновников, которые немедленно окружили его. Михаил проводил взглядом удаляющуюся фигуру и сделал вид, что изучает интерьер, чувствуя на себе любопытные взгляды гостей.

Разговоры возобновились громче, но теперь в них явно читалась скрываемая нервозность. Михаил легко включился в беседу о спектаклях, послушно кивал при рассказах о премьерах в Большом театре и даже выразил притворный восторг какой-то экспериментальной постановкой, о которой впервые услышал сейчас. Впрочем, это было не важно – мысли Михаила заняла другая интрига, более интересная, чем банальный обмен любезностями.

Теперь он лишь выжидал, когда вечер подойдёт к своему главному событию, чувствуя, как лёгкое волнение уступает место холодному азарту человека, стоящего перед дверью, за которой начинается нечто неизведанное и безумно увлекательное.

Вскоре появился худощавый мужчина в тёмном костюме с улыбкой провинциального конферансье, который негромко, но выразительно сообщил, что гостям следует перейти в соседний зал на «демонстрацию творческих экспериментов». Слова были подобраны с тщательностью официанта, подающего блюдо, название которого лучше не уточнять заранее.

Гости неторопливо двинулись вперёд, боясь показать излишний интерес к предстоящему действу, хотя всем было очевидно, что именно ради этого они здесь. Михаил шёл в общей толпе внешне спокойно, но внутренне настороженно, как цирковой дрессировщик, готовый к любой неожиданности от своих подопечных.

Зал, куда приглашённых провели, был просторным и уютным, с мягкими креслами, расставленными полукругом перед высоким белым экраном. Проекционное оборудование размещалось в специально отведённой комнате за стеклом, откуда доносился шелест плёнки. Современный кинопроектор начал медленно оживать, но пока зрители видели лишь ровное свечение из прорези в стене. Оператор оставался невидимым, словно таинственная рука, управляющая тенями на экране.

– Господа и дамы, прошу рассаживаться и устраиваться поудобнее, – вкрадчиво сказал всё тот же худощавый конферансье, жестом приглашая гостей занять места.

Одна из женщин засмеялась громче положенного и тут же смущённо прикрыла рот ладонью, явно удивившись собственной реакции. Мужчины с нарочитой серьёзностью расселись по креслам, перекидываясь ироничными замечаниями. Михаил устроился в центре, отмечая нервные перешёптывания за спиной тех, кто ещё не представлял масштаба предстоящего зрелища.

Когда свет в зале начал гаснуть, напряжение, висевшее в воздухе, внезапно сменилось расслабленностью – тьма словно дала гостям негласное право отбросить формальности. Раздался сдавленный смешок, за ним – шёпот и шорох в креслах. Публика готовилась к просмотру, словно школьники перед запретным фильмом в учительской.

На экране замелькали кадры – сперва размытые, мерцающие, но быстро обретающие чёткость. Михаил сразу узнал фрагмент из «Служебного разврата»: Верочка и Новосельцев, забыв обо всём, выясняли отношения прямо на столе Людмилы Прокофьевны. В зале повисла тишина, пока её не нарушил хриплый шёпот одного из чиновников:

– Ох ты ж… А это разве не…?

– Именно, – подтвердил женский голос, чуть громче, чем стоило бы. – Та самая сцена, только слегка… доработанная автором.

Кто-то снова тихо засмеялся, и этот смешок прорвал дамбу молчания. Сдержанность гостей сменилась громким смехом и смелыми репликами по мере того, как сцена набирала обороты.

– Вот это уровень! – воскликнул мужчина впереди Михаила, хлопнув соседа по колену. – Нам бы таких новосельцевых в министерство, может, производительность труда подскочила бы!

– Осторожнее, Семён Иванович, – засмеялся сосед. – Как бы не упала вместе с партийной сознательностью ниже плинтуса!

Смех стал свободнее. Когда экран высветил следующий фрагмент из «Москву оргазмом не испортишь», по рядам вновь пронеслась волна оживления. Катерина в заводском цеху вступала в интимную близость с поршнем огромного станка, комично пародируя советскую производственную драму.

– Вот это трудовой подвиг! – весело воскликнула дама в изящном платье, с трудом сдерживая смех. – Вот вам и автоматизация!

Где-то сбоку звонко разбился бокал, сопровождаемый приглушённым ругательством. Смех перешёл в безудержный хохот, прерываемый аплодисментами после особенно откровенных эпизодов.

– Михаил Борисович, вы гений! – не выдержал заместитель Смирнова, плотный мужчина с раскрасневшимся лицом, вскакивая и хлопая в ладоши. – Это, конечно, не покажут в райкоме. Чистое порно, но снято с таким размахом, что прямо культурное событие!

– Совершенно верно, Евгений Павлович, – спокойно ответил Михаил с нужной долей невозмутимости. – Аллегория тут, конечно, ни при чём. Это чистое, бесстыдное и прекрасно снятое порно. Но с такой иронией, что самые строгие моралисты не знают, как реагировать – то ли осудить, то ли попросить копию.

Зал взорвался новой волной аплодисментов. Вокруг Михаила складывалась атмосфера неожиданного единодушия, словно здесь собрались не чиновники, а старые друзья на даче за просмотром запрещённой комедии.

– Вот, товарищи, – произнёс мужчина с академической внешностью, поправляя очки. – Теперь мы наконец увидели настоящее советское искусство. Спасибо товарищу Конотопову, что не дал окончательно погрязнуть в унылом официозе!

Смех усилился. Кто-то выкрикнул:

– Браво, Михаил Борисович! Жаль, официально это ни одно министерство не профинансирует. Но мы с коллегами в частном порядке не прочь поучаствовать. Деньги-то есть, а поводов для радости всё меньше.

– Обсудим обязательно, – с лёгкой иронией парировал Михаил, принимая комплименты с уверенностью человека, остающегося чуть выше ситуации, но не теряющего уважения к аудитории.

Теперь Михаил чувствовал, что вечер оправдал его ожидания. Оставалось дождаться главного – того самого разговора, ради которого он и явился, и который должен был определить направление его дальнейшей судьбы.

Последние кадры исчезли с экрана, сменившись шуршащей пустотой плёнки. Свет постепенно зажёгся, вырывая гостей из темноты обратно в реальность. Несколько секунд зал охватила напряжённая тишина, будто каждый зритель пытался понять, прилично ли то, что он только что увидел. Но затем нерешительность рухнула, и помещение наполнилось оживлёнными голосами и весёлым гулом обсуждений.

– Вы только представьте, – возбуждённо заговорила женщина в зелёном платье, поправляя украшение на шее. – Это же вызов целой системе!

– Да бросьте вы, дорогая, – ответил пожилой мужчина с хитрым взглядом, поглаживая бороду. – Какой вызов, если все здесь сидят и хлопают в ладоши? Это признак того, что в системе появились трещины, через которые пролезает нечто живое. И это даже радует.