"Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ) - Небоходов Алексей

Михаил внимательно наблюдал за её поведением. Сегодняшняя роль требовала от неё совершенно иного подхода. Если вчера Кристель была воплощением силы и уверенности рабочего класса, то теперь она должна была показать тонкое умение играть, интриговать и увлекать. Конотопов чувствовал, что для актрисы, обладающей таким тонким чутьём, это не будет сложной задачей. И всё же лёгкое волнение не покидало его.

Операторы заканчивали выставлять кадр, обсуждая что-то тихим профессиональным шёпотом. Звукорежиссёр внимательно проверял аппаратуру, сверяясь с кем-то по рации. Михаил бросил взгляд на часы. До начала съёмок оставались считанные минуты.

Сильвия прошла по комнате, неторопливо касаясь взглядом мебели, книг, картин, стоящих вдоль стен. Она остановилась у зеркала, поправила волосы, не глядя на своё отражение, словно мысленно повторяя реплики и жесты, которые предстояло сыграть через несколько минут.

Алексей, заметив её, сделал шаг навстречу. Его движения были точны и уверенны, в них не было ни лишнего вызова, ни надменности, лишь едва уловимая нотка кокетства, которое мужчины позволяют себе в общении с красивыми женщинами.

– Вы выглядите потрясающе, – заметил он, глядя ей прямо в глаза и слегка улыбаясь, – настолько естественно, что можно подумать, будто вы здесь и жили когда-то.

– Спасибо, – ответила она тихо, выдерживая его взгляд. – Возможно, когда-то я и жила здесь. Кто знает, сколько жизней мы проживаем за одну.

Михаил наблюдал за ними с лёгкой улыбкой. Он давно знал Алексея и мог сказать точно: тот попытается внести в сцену не только профессиональную игру, но и толику личного обаяния, чтобы героиня на мгновение поверила в его чувства, как верит зритель в чувства героя на экране. В этом был его талант: умение балансировать на грани игры и жизни, не переступая черту, но всякий раз подходя к ней так близко, что у партнёрш по сцене сбивалось дыхание.

– Камера готова! – крикнул оператор из глубины павильона. Голос прозвучал резковато и отрезвляюще.

Михаил оглядел команду. Все заняли свои места. Ассистенты быстро и бесшумно исчезли из кадра, операторы замерли, звукорежиссёр поднял руку, показывая, что аппаратура включена и готова.

– Сцена два, квартира профессора, первый дубль! – раздался голос ассистента-режиссёра, и щелчок хлопушки эхом разнёсся по павильону.

Квартира профессора Тихомирова напоминала музей дореволюционной интеллигенции – тяжёлые портьеры, книжные шкафы до потолка, персидский ковёр и рояль «Беккер» в углу гостиной. Катя и Людмила, представленные гостям как дочери хозяина, порхали между приглашёнными с подносами закусок. Профессор, уехавший на конференцию в Новосибирск, и не подозревал, что его квартира превратилась в салон для избранной публики, а роль его несуществующих дочерей играют две авантюристки.

Катя носила бордовое платье с глубоким декольте – наряд, позаимствованный из гардероба жены профессора. На Людмиле было тёмно-синее платье с жемчужным колье. Обе выглядели респектабельно и элегантно, ничем не выдавая, что ещё утром Катя чинила станки на заводе.

Среди гостей выделялся Рудольф – Алексей играл успешного телережиссёра с непринуждённой уверенностью человека, привыкшего быть в центре внимания. Его взгляд то и дело задерживался на Кате, следя за её движениями по комнате.

– Екатерина Павловна, – обратился он к ней, когда она проходила мимо с подносом. – Ваш отец говорил, что вы увлекаетесь техникой?

Катя на секунду замешкалась – какая техника могла интересовать профессорскую дочь?

– Да, немного, – осторожно ответила она. – Отец считает, что современная женщина должна разбираться во всём.

– Прогрессивные взгляды! – воскликнул Рудольф. – А не хотели бы вы увидеть, как работает телевидение? У нас сейчас устанавливают новейшие камеры из ГДР.

Его приглашение звучало невинно, но взгляд говорил о другом. Катя почувствовала знакомое тепло внизу живота – то же, что испытывала со станками.

– Это было бы… познавательно, – улыбнулась она.

Телецентр встретил их запахом электроники и суетой вечерней смены. Рудольф провёл Катю по коридорам, минуя охрану и администраторов – здесь он был своим. Студия, куда они вошли, была погружена в полумрак. Только дежурное освещение создавало островки света среди теней.

– Вот наша новая камера, – Рудольф подвёл её к массивному аппарату на треноге. – Последняя модель. Может снимать даже при минимальном освещении.

Он включил камеру, и красный огонёк загорелся, сигнализируя о записи. Катя подошла ближе, разглядывая сложный механизм. Объектив смотрел на неё немигающим глазом.

– Она записывает? – спросила Катя, чувствуя странное возбуждение от мысли, что камера фиксирует каждое её движение.

– Да, – Рудольф встал позади неё. – Хотите посмотреть, как вы выглядите на экране?

Он включил монитор, и Катя увидела себя – платье выглядело ещё более откровенным в чёрно-белом изображении, контраст света и тени подчёркивал изгибы фигуры.

– Вы очень фотогеничны, – прошептал Рудольф, его руки легли на её талию.

Катя не отстранилась. После станков человеческое прикосновение казалось почти нежным. Она откинулась на него, чувствуя его возбуждение через ткань платья.

– Камера всё записывает? – спросила она, наблюдая, как на экране руки Рудольфа скользят по её телу.

– Всё, – подтвердил он, расстёгивая молнию на её платье. – Это будет наш маленький секрет.

Платье соскользнуло вниз, и Катя осталась в белье перед всевидящим оком камеры. На мониторе её тело выглядело как скульптура – игра света и тени превращала каждый изгиб в произведение искусства.

Рудольф развернул её к себе и впился в губы жадным поцелуем. Его руки исследовали её тело, снимая остатки одежды. Катя отвечала с энтузиазмом, расстёгивая его брюки.

Они занимались любовью прямо перед камерой, и Катя не могла отвести взгляд от монитора. Видеть себя со стороны – как Рудольф входит в неё, как их тела сплетаются в древнем танце – добавляло остроты ощущениям. Красный огонёк камеры мигал в такт их движениям, как безмолвный свидетель их страсти.

Рудольф был умелым любовником, но после механической точности станков его движения казались хаотичными, непредсказуемыми. Катя приспосабливалась к его ритму, наблюдая за их отражением на экране. Когда оргазм накрыл её, она видела, как её лицо исказилось в экстазе, запечатлённое навечно на плёнке.

Неделю спустя Рудольф приехал на завод с съёмочной группой. Проект о женщинах в промышленности – типичный пропагандистский сюжет для вечерних новостей. Катя встретила их в проходной, снова в рабочем комбинезоне, изображая простую работницу.

– Покажите нам ваше рабочее место, – попросил Рудольф, профессионально-отстранённым тоном.

Она повела их в цех номер семь. Камеры следовали за ней, оператор снимал станки, рабочий процесс, социалистическую индустриализацию в действии. Рудольф давал указания, играя роль серьёзного документалиста.

И тут случилось непредвиденное. Двенадцатый станок – итальянский красавец с хромированными деталями – начал барахлить. Съёмочная группа отвлеклась на интервью с мастером, а Катя автоматически направилась к проблемной машине.

Она не заметила, что Рудольф последовал за ней, пока не услышала его удивлённый возглас. Обернувшись, она увидела его застывшее лицо. Он смотрел на неё – голую, насаженную на поршень станка, с выражением полного непонимания, переходящего в ярость.

– Что… что ты делаешь?! – его голос сорвался.

Катя попыталась слезть, но станок был в середине цикла. Поршень продолжал своё размеренное движение, не позволяя ей освободиться.

– Рудольф, я могу объяснить…

– Объяснить?! – он был багровым от гнева. – Ты… ты не дочь профессора! Ты обычная… извращенка!

Оператор, услышав крики, направился в их сторону, но Рудольф жестом остановил его.

– Уходим! – рявкнул он. – Съёмки отменяются!

Он развернулся и вышел, не оглядываясь. Катя осталась одна со станком, который довольно урчал, завершая свой цикл. Она чувствовала опустошение – не от физического акта, а от потери чего-то, что могло бы стать большим.