Княгиня Евдокия 5 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Понятия о секретности сейчас своеобразное: у сынов нет тайн от отца и тем более на исповеди. Но вряд ли царевич расслабился и ляпнул не подумав. Впрочем, речь шла именно о записках Афанасия, а о дополнениях и составляемой ею карте — ни слова.

— Засиделись мы у тебя, — решил наследник и попрощался.

Евдокия так и не поняла, почему Иван Иваныч завершил визит вопросом о записях странствий Никитина, хотя была уверена, что сделал он это специально.

Она проводила гостей и побежала дорабатывать сей трактат, раз к нему столько интереса. Ей осталось раскрасить карту, сшить листы в тетрадь и… найти переписчика. Нет, сначала переписчик, а потом сшить листы, но эти хлопоты уже для завтрашнего дня.

Все следующие дни Дуняша крутилась как белка в колесе. Она исправно посещала Думу, отмечала поднятые там вопросы, подкармливала бояр, приучая к своему присутствию.

В остальные дни сидела в царицыных палатах, выбирала самые интересные новости, редактировала их и подавала в печать. Новостные листки выходили теперь один-два раза в неделю, и конечно же, этого не случилось бы, если бы у боярышни не появилось множество помощников.

Дуне нравилось быть в курсе всего и участвовать в создании общественного мнения, но когда она стала посещать Думу, то поняла, что переоценила свои силы. Ей перестало хватать времени на остальные дела и всё сразу стало в тягость.

Может, очередное незаметно прошедшее лето так на нее подействовало, которое она вновь провела в городе, а может, манил новый дом, в коем хотелось заняться обустройством по своему вкусу. Обустройство же пришлось поручить маме, и та отчего-то заставила все вокруг лавками. На вопрос, где другая мебель, Милослава растеряно оглядывалась и пожимала плечами.

Наверное, кого-то повеселило бы, что боярыня, на чьей земле жили лучшие мастера по изготовлению мебели, не смогла обставить свой дом, но Евдокии было обидно. Высокие потолки, соразмерно им окна, просторные комнаты и… дедовы сундуки в ряд соревнуются с лавками.

Как только Евдокия поняла, что тонет под взятыми на себя обязательствами и не может даже завершить работу над записками Афанасия Никитина, то начала действовать. Она передала издательско-журналистскую деятельность своей главной помощнице, вдове двадцати трех лет от роду. Людмила была из служилых и случайно попала в поле зрения боярышни. Дед проверил понравившуюся внучке жёнку и дал добро.

Дуня нагружала Людмилу работой постепенно, и женщина со всем справлялась. А теперь Евдокия полностью скинула на неё создание новостных листков, выделила денег на наём дополнительного персонала, отдала подвальное помещение и часть первого этажа одного из доходных домов в своей слободке, обозвав всё это издательством. Сделав все это, она с удивлением думала, как до сих пор они с Людмилой тянули на себе всю работу. А теперь у Евдокии даже плечи расправились!

Окрыленная, она ехала в Кремль в отличном настроении, чтобы наконец-то завершить работу над записками Афанасия. Там осталось-то чуть-чуть.

В царицыных палатах по-прежнему было шумно. Жёнки сновали по коридорам, как рабочие муравьишки. У одних были важные дела, у других хозяйственные, у третьих одна забота — помочь тем и другим. Но палаты не были исключительно женским царством. Писари, гонцы, дьяки, охрана из служилых дворян, работники царицынской мастерской, истопники и мало ли ещё кто. К тому же до сих пор часть горниц продолжали расписывать и обставлять, так что народу было много. Все они имели доступ на разные этажи и сновали туда-сюда.

Евдокия посторонилась, пропуская слуг, поднимавших огромный сундук как раз на тот ярус, где находился её кабинет. Она проводила их тяжелым вздохом. Ей хотелось знать, кто из боярынь заказал себе эдакое старье, если при каждой встречи с ней они спрашивают о мебельных новинках, но спросить не успела, а проследить не смогла из-за нового сарафана.

Мама буквально заставила надеть его, и Дуня несла его на себе, как музейную реликвию. Мало того, что он был богато расшит и ткань стала плотной, так ещё щедро украшен россыпью жемчуга и драгоценных камней.

Евдокия уже пару лет отказывалась надевать этот шедевр рукотворчества, но Милослава сказала, что больше не может расставлять сарафан по фигуре и если дочь не наденет его сейчас, то никогда уже не наденет.

Евдокия посмотрела на маму и устыдилась. Милослава много сил потратила, чтобы расшить его. И вот, чувствуя себя сказочной царевной, Евдокия несла эту вещь на себе, делая вид, что ей нисколечко не тяжело.

Гришаню с воями она оставила у входа в здание, а сама прошествовала к себе. Перед её горницей-кабинетом уже сидел переписчик, занявший место помощницы Людмилы. При виде боярышни он поднялся, поклонился.

— Держи лист для работы, — протянула она свернутый в трубочку листочек и сразу же прошла к себе, закрывая дверь.

Очередной переписчик ей не нравился. Это было взаимно. Наверное, они все невзлюбили её за то, что она ратовала за книгопечатание, лишая их хлеба. Это было не так, потому что для подготовки в печать старые летописи требовалось переписать, новые тексты так же принимали начисто писанными. А ещё оставались такие книги, которые надо было обновлять, но в печать они не шли. Так что не только этому поколение переписчиков было много работы, но ещё следующему хватило бы, но того почёта, что был раньше у них, конечно же, больше нет, и характер у этих людей испортился. А тут главная злодейка по их мнению попросила помощи, и они всячески отыгрывались на ней за свои мнимые страдания.

Евдокия сменила парочку переписчиков, надеясь, что не один, так другой нормально возьмётся за работу, но всё больше склонялась к мысли самой начисто переписать трактат Афанасия. Эти стервецы так ловко путали буковки в некоторых словах, что получался оскорбительный смысл для читающего.

Очутившись у себя в кабинете, боярышня сразу взялась за работу. Она написала ябеду на переписчиков настоятелю, уведомив, что более не обратится за подобной услугой к нему. Потом принялась за доклад по запискам Афанасия Никитина. Карта была уже готова, но у Евдокии по мере чтения записок рождались новые идеи и она хваталась за них. Вот и сейчас, отложив перо, взялась за восковые мелки и начала рисовать диковинных животных.

Сначала изобразила носорога, тигра, слона и обезьяну, а после переключилась на обитателей индийского океана. Акула, осьминог, огненные кораллы… Евдокии вспоминались больше ядовитые представители океана, чем красивые, но тем лучше. До этого она днями напролет рисовала растительность Индии и насекомых, немного людей в национальных одеждах. Вот и сейчас увлекшись, она не заметила, как пролетело время.

Мысль о том, что будущему известному путешественнику Васко да Гама больше не светят лавры первооткрывателя Индии, грела. Наша нога уже ступила туда, и Евдокия уверена, что это был только первый шаг. К тому же страна Чудес хороший повод, чтобы заняться строительством морских ладей и выйти в море. Деньги у Ивана Васильевича есть, уж ей ли не знать!

Довольная собою и своими гениальными планами по развитию Руси, Евдокия потянулась и только сейчас обратила внимание, что как-то уж больно тихо. Обычно даже сквозь закрытую дверь доносятся крики, топот, посторонний шум, а тут только муха в окошко бьётся. И переписчик ни разу не побеспокоил ее, хотя должен был просить добавить чернил. Неужто сбежал жаловаться?

Боярышня подошла к двери, потянула ее на себя, но та не шелохнулась. Застыв в недоумении, она ещё раз дёрнула ее на себя и проверила засов. Он ни краешком не зацепился и не должен был мешать. Тогда девушка навалилась на ручку и попробовала приподнять дверь, думая, что та отчего-то перекосилась, но и это не помогло. Других идей пока не было, и боярышня позвала на помощь:

— Эй, кто там? Дверь заклинило, нужна помощь, — неуверенно крикнула она — и сразу же поняла, что надо громче.

Однако орать было неловко. Слухи о том, что ей не хватило сил открыть дверь, дадут повод для насмешек, и она попыталась решить проблему сама. Взяла лист бумаги и протолкнула его в щель, потом стала обводить им дверь, ища, где проблема. На уровне массивной ручки оказалась втиснута в проём тоненькая дощечка и она мешала открытию.