Где кончается мир - Маккорин Джеральдин

На площадку плеснула волна, распугивая мальчишек. Увиденной вблизи вспенивающейся воды хватило, чтобы переменить их мнение касательно переправы.

– Будь добр, сядь, a chiall mo chridhe? – взмолилась Джон полным теплоты голосом и взялась за весло, отгоняя желающих влезть на плот, встав на самую его корму.

– Но вы же подадите сигнал! – снова закричал Фаррисс. – Поклянись, Кейн! Поклянись, что подашь сигнал домой!

– Да, да, да, – простонал Кейн, вглядываясь в каждый гвоздь плота, каждый узел верёвки, каждый брызг всплёскивающего моря.

– Ты блудница и Иезавель, Джон Гиллис! – взревел Мурдо с побагровевшим лицом и от бессилия швырнул комок водорослей плоту вслед. – Блудница и Иезавель! – Ругательство будто застряло у него в глотке, потому что он поперхнулся и закашлялся. Джон поднялась на ноги, словно разъярённо направляясь в сторону Мурдо… а потом просто шагнула с края плота, не выпуская весла, и погрузилась под воду.

Мгновение спустя она вынырнула, весло всплыло прямо перед ней. Джон вытянула руки и неуклюже и судорожно забила ногами. Отходящей волной её отнесло дальше. Следующей поднесло ближе.

Тем временем Кейн с круглыми глазами уплывал на неуправляемом плоту всё дальше и дальше от берега, вцепившись в мачту. Плот медленно вращался, влекомый течением, а самодельный парус хлестал мужчину по лицу. Он не сразу понял, что произошло – соскользнула ненароком? – но когда мальчишки на берегу начали подбадривать Джон, Кейн выпустил мачту и подполз к краю плота. Плот угрожающе накренился под его тяжестью. Кейн начал грести назад – с плеском шлёпать руками по воде, отчего весь вымок. Плот никак не среагировал, кроме разве что того, что более лёгкий конец приподнялся над водой из-за его веса. Плот лизнула крупная волна, снова подталкивая его к берегу. Она накрыла Джон, и та скрылась под кучей морского мусора; весло торчало из воды, напоминая акулий плавник. Кейн лёг на плот плашмя и начал тянуться в воду, пытаясь сцапать Джон, а морская вода плескала в его извергающий проклятия рот.

Мальчишки на берегу начали озираться в поисках камней и гальки, чтобы закидать ими Кейна, в точности как ребятишки, стерегущие с камнями наготове ячменные посевы от чаек.

– Не попадите в Джон! – предупредил Куилл, на своей шкуре ощутивший, как больно ранят камни.

Слишком перепуганный, чтобы встать на ноги, пастор проклял их и всю их родню, подполз к покосившейся мачте и обнял её крепче любой жены. Когда Джон появилась на поверхности и снова по-лягушачьи поплыла за веслом, он обвинительно ткнул в неё пальцем и проревел:

– Чтоб тебя удавили твоими же космами и никто не заплатил за твои похороны, распутница!

Без весла он не мог ни вернуться обратно к берегу, ни поправить курс. Но течение явно несло его на Боререй. Он становился всё меньше и меньше – всё уменьшающаяся и уменьшающаяся фигура на фоне массивного зелёного острова, вращающаяся, вращающаяся, вращающаяся…

Джон растёрли разномастными шерстяными шапками. Желающих нашлось немало, как только покрывало-шотландка было снято с неё и появились неоспоримые доказательства, что Джон и впрямь девчонка. Но она совсем не облегчала им задачу, извиваясь и завывая в истерике от облегчения, вспоминая пережитый страх, боязнь утонуть и вероятность того, что Кейн выловит её из воды и затащит обратно на плот.

– Это я придумала! Я обдурила его! Я обдурила этого поганца! – вызывающе взвизгнула она, как только снова обрела дар речи. – Сказала, что выйду за него только после того, как мы переправимся на Боререй! Только так от него можно было избавиться, раз уж он прознал!

Так что коварная искусительница Джон убедила пастора переправиться на Боререй – в одиночку он, вероятно, никогда не решился бы на это – пообещав отдаться ему в жёны. Потом в самый последний момент она спрыгнула с плота, оставляя Кейна в одиночестве, к которому он так стремился. Ледяные объятья океана были ничем по сравнению с ужасом при мысли заполучить в мужья Коула Кейна. К тому времени как Джон закончила рассказывать, она завоевала восхищение каждого из слушавших её пареньков. Её достижение вполне тянуло на титул Короля Олуши и, несомненно, придало ей среди мальчишек такой статус, на который она никогда не смела и надеяться. Чего она не осознавала, так это того, что их восхищение имело мало общего с её героическим поступком, её хитрой уловкой. Скорее оно было связано с увиденными украдкой запретными местечками, с прикосновением к ледяной груди во время растирания шапками. Джон поглядела на свою наготу, и ей пришло в голову, что ей больше никогда не придётся виновато прятать свой секрет.

– Трутницу ты у него хотя бы забрала? – вот и всё, что спросил у Джон мистер Фаррисс. Мужского ребёнок пола или женского, значения не имело; без огня в разгар зимы они все замёрзнут насмерть.

– Он вечно держал её при себе, – призналась она. – Не вышло у меня. – Последовал многоголосый стон.

Оставшийся в Средней Хижине Донал Дон был совсем опустошён. До сих пор он представлял, как его плот несёт – если уж не его самого – Фаррисса и пару мальчишек на Боререй; как они выбираются на берег под взглядами овец, чьей шерсти они надерут и согреются, как устраиваются на ночлег в пастушьей лачуге – в той, которая под землёй – когда придут зимние бури… Они смогут увидеть дымок, поднимающийся от домиков на Хирте… и отправить им в ответ свой сигнал: что команда птицеловов на Стаке ещё жива и терпеливо ожидает спасения.

Лаклан, Хранитель Огня, поднялся и осторожно поправил две свечи-качурки, мерцающие на уступах пещеры, словно иконы на церковной стене. Вместо того, чтобы присоединиться к погоне в Бухту Плота, он взобрался к Верхней Хижине – несмотря на ожоги, несмотря на усталость – и спас два ещё горящих огрызка фонариков-качурок, и бережно снёс их вниз, чтобы осветить то место, которое он считал Домом.

В последующие дни Лаклан даже начал разговаривать со свечами-птицами, как иные разговаривают со святыми на витражах – благодарил их, желал им доброй ночи, когда время от времени одна из птиц прогорала до лапок, и он зажигал от неё следующую, и следующую, и следующую…

Если они потухнут, как зажечь их заново? Что будет, когда в последнем клейте не останется птиц?.. Этим вопросом Лаклан никогда не задавался, ибо какая тогда будет нужда в Хранителе Огня?

Коул Кейн пережил переправу. Они поняли это, когда до них донёсся запах жареной ягнятины, а над Боререем поднялся столб дыма от дёрна. Может, Кейн и был на необитаемом острове в полном одиночестве; может, его мечты об обладании последней и единственной женщиной на земле и рассыпались прахом; но он ел жареную ягнятину перед костром, под рубашкой у него была шерсть, а с его острова открывался вид на дом.

– По крайней мере, это сигнал, – несколько раз за день говорил Донал Дон, баюкая мучающую его руку и раскачиваясь вперёд-назад. – На Хирте увидят его и поймут, что мы ещё живы.

– Если там ещё есть кому видеть, – пробормотал Фаррисс. И мальчишки зашипели на него сквозь зубы, переполненные негодованием. Кейн, по крайней мере, предлагал им Рай, ангелов, Судный день. Дон, по крайней мере, предлагал им семью и надежду. Единственное же объяснение Фаррисса крылось в трагедии, в том, что их позабыли, и в том, что бог отвернулся от них и покинул навсегда.

Слова и молчание

Чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, в Средней Хижине собрался Парламент.

На Хирте Парламент старейшин собирался каждое утро, кроме воскресений: мужчины острова усаживались на скамейки на Улице, прислоняясь спинами к стенам домиков. На головах у них были тэм-о-шентеры – шерстяные береты. Люди Хирты трудились на Владыку, жившего на далёком Гаррисе, и добросовестно выплачивали налоги – яйцами, птицами, перьями и маслом – наместнику Владыки. Но повседневную жизнь острова регулировал и организовывал Парламент: определял задачи на день. Под обстрелом птиц и под взглядами стоящих на порогах женщин, перебиваемый малышнёй и собаками, а время от времени и забредшими не туда овцами, Парламент оценивал погоду и выносил взвешенные решения, основываясь на цвете неба, направлении ветра, новорождённых ягнятах, полноте клейтов и, самое главное, любых замеченных знамениях – хороших ли, плохих.