Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

1 На свет я родилась лишь потому,
Что мне предназначалось быть с тобою.[1196]
И разве в Небесах о том не знали,
Что путь земной нам проходить вдвоем?
Лишь для тебя была я молодой,
Одну меня любил ты в целом мире.
Такой любви, как эта, не бывало,
И для нее сравненья не найти.
С тобой в покои Лунного дворца[1197]
Еще недавно мы входили вместе.
Так почему же старость я встречаю
Совсем одна, от милого вдали?
За что меня услали в мир людей
И всех небесных радостей лишили?
С тех пор уже три года миновало,[1198]
Как не причесывала я волос,
Румян не доставала и белил;
К чему мне украшенья и наряды,
Когда, как снежные сугробы в поле,
Лежит в душе глубокая печаль?..
Что бы ни делала — вздыхаю я,
Куда бы ни пошла — роняю слезы
И думаю: предел положен жизни,
А горю моему предела нет!
Минует время, как бежит вода,
И в свой черед приходят зной и стужа.
Зима идет за летом — и окрестность
Свой облик изменяет на глазах.

4 Осенний иней выпал на поля,
С прощальным криком гуси улетели.[1199]
Поднявшись на последний ярус башни,
Через хрустальное окно смотрю.
Над темною горой взошла луна.[1200]
Полярная звезда стоит на небе,[1201]
Всегда прекрасная, как мой любимый,—
И слезы набегают на глаза!
Собрав в охапку свет луны и звезд,
Я к башне Феникса[1202] его отправлю.
Пусть яркими лучами воссияет
Над городом, где милый мой живет,
Чтоб все четыре стороны земли
Прозрачным этим светом озарились,
Чтоб на горах и в глубине ущелий,
Как в летний полдень, стало вдруг светло!

5 Зима и на земле и в небесах,
И снег уже окрасил белым светом
Окрестные холмы, поля и рощи,
И реку Сяосян[1203] сковало льдом;
Не слышно голосов людских нигде,
Не видно птиц, летавших здесь недавно.
А если и у нас похолодало,—
Как холодно в Нефритовом дворце![1204]
Он мрачен и высок, в нем солнца нет —
Над ним оно, наверно, и не всходит…
К тебе сама широким опахалом
Я погнала бы вешнее тепло!

6 Малиновую юбку подоткнув
И аккуратно засучив до локтя
У темно-синей блузки рукава,
По рощице бамбуковой брожу.
Понять стараюсь, в чем моя вина?
День на исходе. Долго ночь продлится.
В дом воротясь, сижу я неподвижно,
О локоть подбородком опершись.
Придвинувшись поближе к фонарю,
Прикрытому светло-зеленым шелком,
Беру я в руки арфу, на которой
Из перламутра выложен узор…
Ложусь под одеяло, а на нем
Красуются две уточки, как прежде.
И ночь все не кончается, все длится.
И зябко мне, и не приходит сон…
Всего двенадцать месяцев в году,
Но в каждом тридцать дней таких, как этот,
Где каждый час и каждое мгновенье
Исполнены печалью о тебе.
Она таится в сердце у меня,
Подобная неведомой болезни:
С ней совладать не мог бы и Бянь-цяо[1205],
И от нее лекарства не найти!
О, если б мне скорее умереть
И вновь родиться бабочкою пестрой:[1206]
Порхала бы я солнечной порой
С цветка и на цветок в траве зеленой;
И над плащом пурпуровым твоим
Я вечно крылышками трепетала б,
Тебя овеивая ароматом…
А ты бы и не знал, что это я!

Осень в ущербе; опять над рекой
горестный крик гусей.
Тоскую по дому; гляжу из беседки —
даль, что ни день, грустней.
В десятой луне безрадостен вид
хризантем на горе Хамсан[1207].
В день девятый девятой луны
они восхищали гостей.

Стоит ли сюда нести циновку?
Можно и на листьях посидеть.
И светильник зажигать не надо,—
Как вчера, посветит нам луна.
Дешево вино, и дики травы.
Не беда! Все подавай скорей.

Над озером пролился дождь;
На ветках ивы блещут капли.
Куда-то лодочник ушел,
На привязи — пустая лодка.
Заходит солнце, вечер тих,
А чайки в воздухе резвятся.

В ночь лунную на острове Хансан[1211]
Гляжу на море я с дозорной башни;
Мой верный меч, мой длинный меч при мне,
А на сердце — тяжелое раздумье.
Вдруг камышовой дудки слышу свист,
Протяжный свист — он душу мне встревожил.

Водное царство темнеет;       осенний закат.
В небе высоко       гуси летят на юг.
Ночь напролет       хожу, тревогой объят.
На заходе луна       меч озаряет и лук.

Ветвями-нитями зеленой ивы
Кто может вешний ветер привязать?
Что толку в грусти бабочек и пчелок,
Когда цветы роняют лепестки?
Как ни сильна, ни горяча любовь.
Что сделаешь, когда уходит милый?!

Двадцать лет проспал я в багряной пыли мирской
И вот очнулся — давнее словно вчера.
Стал я пасущимся вольно конем,
Средь зеленых ив душистую щиплю траву,
Голову подымаю порой
И тоскливым ржаньем хозяина тщетно зову.

Там, где густая трава зелена,[1214]
Ты отдохнуть прилегла или объята сном?
Твоя красота — где нынче она?
Ужель здесь зарыты лишь белые кости твои?
Нет более той, кто мне чару вина поднесет.
Потому и грущу.

Гуляет девушка вешним днем
по откосам Пхэган-реки.
Свисают нити плакучих ив —
сердце рвется с тоски.
Из этих нитей, из дымки зеленой
если б холста наткать!
Сшила бы милому новый халат —
пошел бы в нем щеголять.

Подросток-девочка,       что курочка юэская[1216], мила.
Крадется со свидания,       людей обходит стороной.
Домой пришла,       тяжелую калитку заперла.
Стоит и плачет,       глядя на грушу под луной.

Огромный кит[1218]       в море Восточном[1219] не спит.
У Закатных ворот[1220]       дикий кабан[1221] ревет.
На дамбе речной       раненый воин лежит,—
Нет у стражи морской       ни высоких валов, ни ворот.
Двор государев       ничего не берет в расчет.
Как же солдат       в битве жизнь сохранит?
Прозорливец Хань-фэн[1222]       среди нас не живет:
Уши мои обвиснут,       согнусь до земли —
Кто тогда поймет,       что травой препоясан тот[1223],
Чье смелое сердце в день пробегает       тысячу ли?![1224]

Я старалась заглушить разлуку,
Струны звучные перебирая.
Только все мелодии забыла —
Не несет мне цитра утешенья.
Летним вечером сижу в беседке,
И со мною дождь холодный.
Падают прозрачные слезинки
На мою узорчатую юбку.

Приготовь мне, мальчик, плащ в дорогу
И соломенную шляпу дай.
Леску я к удилищу приладил,
Без крючка рыбачить ухожу.
Рыбы, вы меня теперь не бойтесь!
Просто я развлечься захотел.