В субботу, когда была гроза - Глазер Мартине

И тут стало тихо, очень тихо.

Муса ничего не замечал, он до сих пор сидел неподвижно, смотрел в пол, опустив свою кудрявую голову на руки. А вот Касси заметила: внезапная тишина резала слух, в голове роились мысли, вначале в комнате как будто ничего и не произошло, как вдруг…

За одно мгновение все переменилось. Предметы ожили, тень стала светом, одна дверь закрылась, другая открылась. Время летело вперед, назад, поворачивало вспять, прыгало. Птицы за окном разразились пронзительными трелями – душераздирающими, невыразимо прекрасными. Касси вскочила, она больше не могла усидеть на кровати. Аргус подобрался поближе к Обе, Муса удивленно поднял голову, а мама с Обой, неподвижные, как застывшие фигуры на фотографии, продолжали смотреть друг на друга. Касси пританцовывала, она прыгала на месте, чтобы не взорваться.

– И он лежит у нас на стеллаже! – воскликнула она.

И с этими словами она плюхнулась на кровать с такой силой, что маму с Обой немного подбросило.

Касси Зондерван, внучка Якобы ван Хасселт.

Она проскакала по коридору с шахматным полом, положила руку на прохладную мраморную колонну рядом с лестницей, понюхала голубые цветы (они пахли немного пряно), посмотрела на улицу, на ступеньки и коз сквозь окошко в двери, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать, не запеть во весь голос.

Как же они могли сейчас пойти спать? Ладно, Муса проделал долгий путь. У Обы не было сил, логично. Да и то, что мама устала после такого насыщенного эмоциями дня, – Касси могла все это понять, но внезапная тишина в доме казалась странной и неестественной, особенно в тот момент, когда у нее было столько слов, слов, которым не терпелось вырваться наружу, а поговорить была возможность лишь с Аргусом и козами во дворе.

Она пошла в комнату с картиной и попыталась посмотреть на нее, как в первый раз. Увидеть тихое море в сумерках, однако синий цвет казался сегодня намного более синим, а еще она только сейчас заметила, что между синим и коричневым проходила тонкая белая линия, как будто холст порвался и сквозь эту полоску проникал свет. Но изменилось не только это. Коричневато-фиолетовые полосы, которые прежде напоминали исключительно одинокий пляж под темным небом, вдруг стали гораздо больше походить на гряды свежевскопанной земли, которая ждет семян.

Касси выглянула в сад, где в лучах солнца пестрел яркий цветочный ковер, и подумала: «Если бы я умела рисовать, сейчас бы нарисовала ярмарку. Повсюду цвет и свет, отовсюду звучит музыка. Я бы взяла побольше красного, оранжевого и розового, а краски бы у меня танцевали и скакали вприпрыжку».

И вдруг она заметила их – свои качели. Подбежала к ним. «Якоба», – прочитала Касси на дощечке, которую Оба предусмотрительно очистила от мха. Якоба ван Хасселт, Моник ван Хасселт, Кассандра ван Хасселт. Она оттолкнулась ногами, стала подниматься все выше и выше, так что веревки оказывались параллельны земле, и чувствовала приятное щекотание в животе, смешанное с щепоткой страха, каждый раз, когда качели летели вниз. Она подумала о том, что качаться на качелях – это почти то же самое, что громко петь. Выше, выше, выше…

«Надо рассказать Хуго», – пришло ей в голову. Как только качели замедлили ход, она достала из кармана телефон.

Когда к пяти часам они спустились вниз – сначала Муса, затем Оба и, наконец, мама, – Касси уже накрыла на стол. Это был праздничный стол: со свечами и красивым сервизом. Касси приготовила суп и лепешки с помидорами, кабачками и яйцами, как ее научила Оба.

– Ну разве не красота? – спрашивала она каждого усаживающегося за стол. Однако никто не разделял ее восторженного настроения. Муса казался крайне озадаченным, и Касси не понимала, из-за чего. Он пристально следил за Обой и мамой, но они этого не замечали. Они молчали и думали о чем-то своем.

Во время десерта – а ели они сливовый пирог, о котором чуть было не позабыли, – Оба внезапно спросила:

– Теперь вы переедете сюда?

– Боже упаси, – тут же ответила мама.

Касси с Мусой удивленно посмотрели на нее, но Оба продолжала ковырять вилкой свой кусок пирога.

– Да, прошу прощения, – мама поспешила продолжить, – я не хочу никого обидеть, это действительно прекрасное место, просто… можно мне сначала свыкнуться с этой мыслью? А то я перееду сюда, и вы… то есть ты… начнешь мне говорить, чтобы я приходила домой до двенадцати и убирала у себя в комнате.

Она неестественно засмеялась.

Оба кивнула:

– Ага, или я буду заниматься живописью у себя наверху, а вы начнете кричать мне: «Эй, куда подевалась еда?» Или: «Что ты такая бука, спускайся, выпьем чаю!»

Теперь они смеялись вместе. Касси что-то понимала, но не всё. Она почувствовала, как радость, которую она испытывала последние несколько часов, начинает трещать по швам. А все выглядело так здорово: бабушка, мама, которая стала спокойнее и взрослее. До обеих можно рукой дотянуться, всегда рядом, когда нужны. Не надо больше переживать об уплате аренды, никаких больше ссор. А Оба с этого момента будет заботиться о маме.

После ужина мама вышла в сад, чтобы выкурить сигарету. Касси укоризненно посмотрела на нее, и последовал раздраженный ответ:

– Сейчас не самый подходящий момент, чтобы бросить курить.

– Я думала, ты обрадуешься.

– Я обрадовалась, разумеется.

Но взгляд ее беспокойно метался: она смотрела то на клумбу, то на беседку, затем – на лес, да и Касси распознала тревогу в ее голосе.

– Я позвонила Хуго и поделилась с ним хорошими новостями, – сказала Касси. – Он передавал тебе привет. Ничего, если я завтра поеду в Лейден вместе с Мусой?

С моря дул сильный ветер, в воздухе пахло солью, но небо было ясным. Рядом с берегом проплыла рыбацкая лодка, прямо за которой летело облако из кричащих чаек. Несколько виндсерферов в обтягивающих резиновых костюмах прыгали по волнам. Неподалеку двое малышей играли в мяч.

– И ты подумала: с этого момента жизнь превратится в один большой праздник и все мы будем жить долго и счастливо.

К Касси подкатился мяч. Она оттолкнула его и сказала слегка раздраженно:

– Нет, разумеется, нет.

Но чем дольше она размышляла об этом, тем острее осознавала, что по большому счету Хуго прав. По крайней мере, она надеялась, что так будет. Она поводила пальцами ног по песку и тихонько добавила:

– Им так не хватало друг друга, а теперь они снова вместе. Теперь ведь все должно измениться?

– Все может измениться, если у людей есть хоть что-то общее, – задумчиво сказал Хуго. – Как у тебя и Кобы.

Он набрал горсть песка, сжал свой большой кулак и пустил песок тонкой струйкой.

– Когда ты думала, что Марьян – твоя бабушка, ты ведь тоже была не в восторге, да? Это еще мягко говоря. Если я все правильно понял, ты даже не хотела рассказывать об этом маме.

– Да, но Оба добрая и милая.

– Это ты так считаешь. У вас есть связь, Оба появилась в твоей жизни тогда, когда ты в ней больше всего нуждалась. У твоей мамы все иначе. Представь: она выходит из клиники, только начинает понимать, что ей надо принять пустоту внутри, и – бац! – кто тут появляется? Мать, с которой все это началось. Если бы со мной такое случилось, я бы наверняка был вне себя от ярости.

– Вне себя? Но почему? – Касси с недоумением посмотрела ему в глаза.

– Потому что…

Поразительно не соответствующий месту в своем идеальном костюме и в начищенных до блеска туфлях, Хуго следил за струйкой песка, что разлеталась на ветру.

– Потому что вдруг становится до боли очевидно, что нынешняя мать не сможет восполнить потерю прошлого. Кто-то другой поднимал ее, когда она падала, клеил пластырь, когда она расшибала коленки, утешал – или не утешал, – когда ей снились кошмары. Она, наверное, придумала сотню историй, сотню причин того, почему ее мать не могла оставить ее у себя. И тут вдруг появляется она – женщина, которая просто ее отпустила.