Бесконечное землетрясение - Дара Эван

Он видит, как отец ставит чашку на стол перед собой. Дает другую чашку матери, сидящей рядом с ним.

ПОЖАЛУЙСТА, ПОГОВОРИТЕ С НАМИ.

Отец перегибается через стол, ставит еще две чашки. Одну для него. Одну для сестры.

СЭМ, ГДЕ ВАШ ОТЕЦ ВЗЯЛ ПОРОШОК? РИЦИН ЗАПРЕТИЛИ ЗДЕСЬ МНОГО ЛЕТ НАЗАД.

«Джинни, — говорит он. — Джинни, это молоко».

ТАК ПОЧЕМУ НЕ…

«Джинни, ты же любишь молоко. Оно вкусное». ПОЧЕМУ НЕ ВЫ?

«Ну же, Джинни. Тебе нужно больше есть. Вкусно. Ты же всегда любила молоко».

ВАШ ОТЕЦ НЕ ДАЛ ВАМ…

Он видит, как сестра пьет. Круглое белое дно чашки поднимается выше и выше.

«Хорошо, Джинни, молодец. Теперь возьми мое».

ПОЖАЛУЙСТА, ПОГОВОРИТЕ СО МНОЙ.

Он вытирает глаза, смотрит в земляной пол. Видит, как тот колеблется из-за его дрожи…

ПОГОВОРИ СО МНОЙ!

Жандарм сует три жирных пальца ему в рот, вырывает каппу. Резкая зубная боль, и потом он видит, что каппа лежит на земле. Блестящая. Дрожащая. Покрывающаяся густым слоем поднятой пыли.

Он потирает челюсть.

— Не знаю! — говорит он и закрывает рот. — Нет объяснения. — Он снова плотно захлопывает рот. — Никаких причин. — Он вытирает слезы оборотной стороной запястья. — Никаких секретов.

Жандарм смотрит на него.

ЛАДНО, — говорит жандарм и отворачивается.

Жандарм, который его допрашивает, идет к тому, что находится в задней части комнаты. Их голоса бубнят в промежутках между щелканьем капп.

Ему все равно, что коридоров много. Ему все равно, что он не знает дороги. Они не предъявляют ему обвинение. Он испускает несколько капель мочи. Прижимает плотнее к телу ткань леггинсов.

— Господа, — говорит он.

Они оборачиваются.

— Туалет. Срочно. Смотрите.

Они смотрят на него. Видят его унижение. Тот, кто допрашивал, закрывает глаза, кивает. Поворачивается к остальным.

СПРАВА ОТСЮДА, — говорит жандарм.

Он встает со скелетистого стула. Поднимает запачканную каппу, пытается вытереть ее большими пальцами. Только размазывает грязь. Он выходит из комнаты.

В коридоре двигается медленно. Протискивается мимо людей в униформе и без. Некоторые на ходу читают документы. Стены стонут из-за нескончаемого давления земли, земля холмится у их основания. Он покачивается, задерживает дыхание, в груди ревет буря. Но идти среди чиновников теперь легче. Опускать голову больше не нужно.

Он видит угол падающего солнца, клубы пыли. Он движется в ту сторону, открывает полотняный занавес, выходит наружу, на свет и воздух. Он идет медленно, пока не сворачивает за угол, потом рывком бросается вперед, пиная землю. Он встает, подносит запястье ко рту, видит кровь от прикушенного языка. Чувствует острую, отстреливающую в две стороны боль. Он плюет дважды, чтобы очистить рану, один раз плюет на каппу, которую держит в руке. Вытирает каппу о нагрудник, вставляет ее в рот. Вкус горькой резины и грязи с земли. Поднимаясь, морщась, роняя слезы, он прыскает в направлении, которое, судя по солнцу и теням, не совсем неверное.

Отдуваясь и потея, он бежит по длинной тропе, которой раньше не видел. Теснина среди размытой мути. Он говорит себе, что не должен, не должен падать. На нем нет защитной экипировки. Он соскакивает с горбов земли, когда она подпрыгивает, использует каждый толчок, как стартовую тумбочку. Воздух струится вокруг его груди, впервые за многие месяцы свободной от сумки, превращает пот в замороженную глазурь.

Черепица и детали парковочных счетчиков скоро уступают место кустам, островкам травы, раскачивающимся деревьям. Он бежит и бежит, пока не видит призрак частокола, который выглядит знакомо, подбегает к нему, и он действительно знаком. Он поворачивает туда, и спотыкается, и перегруппировывается, и бежит дальше, бежит вперед. Через гнезда насекомых, поваленные ветки, половины водоконусов с обтрепанными краями.

За шесть минут он добирается до поляны, которую застолбил Пласидо. Палатка Пласидо, его шезлонг, украшения на деревьях на месте, но жонглера нет. Он отчаянно крутит головой, ища его, но на маленьком свободном пространстве спрятаться негде. Он подходит к палатке и напряженно прислушивается, но не входит. Через секунду он убеждается, что внутри никого нет.

Он резко разворачивается и устремляется прочь с поляны, с шумом несется по пыльной дороге, ведущей к Тисине. Пласидо должен быть в городе или на пути туда. Сейчас ему все равно, увидит ли его Пласидо во время представления. Бесконечное вращение, ловкие руки ему поднимут дух. Он растворится в толпе, и грехи ему отпустит ее благодарность. Он бежит мимо танцующих кустов, накренившихся величественных пальм, брошенных тачек, покинутых садовых коттеджей, хлебного дерева, расколотого надвое и целующего землю…

Поворот тропы, и он видит его. Он видит спину Пласидо, идущего по направлению к городу, его бирюзовый рюкзак плывет вверх, плывет вниз. Мягкие движения успокаивают его, потом зовут к себе. Он устремляется вперед, шаг за шагом, стараясь наступать на листья и упавшие ветки, чтобы Пласидо услышал его, не испугался, когда он появится.

Через несколько секунд он там, рядом с Пласидо. Пласидо поворачивается, и он падает. Всего один толчок Q2, и он проваливается в очередное, очередное унижение.

— Сэм, — говорит Пласидо. — Что…

Пласидо приседает, кладет руку ему на плечо. Потом сует другую руку ему под мышку и помогает встать, принять вертикальное положение. Он шатается и проваливается в образующиеся под ногами пустоты, но стоит. А рядом с ним стоит Пласидо, прочная колонна.

— Сэм… в чем дело? — Пласидо тянется к нему. Приглаживает взъерошенные волосы, убирает влажные пряди со лба. — Скажи мне, дружище, — говорит он.

Он не может выдавить ни слова. Не может показать свою каппу. Она грязная, достойная порицания. Заляпанная его сочащейся, достойной порицания кровью. Обильные слезы скользят поверх клейкой пленки пота, капают на землю.

— Сэм, что случилось?

Он смотрит на плечи Пласидо, не может сдержаться, падает в его объятия. Обхватывает Пласидо своими покрытыми мерзостью руками, прижимает к себе. Грудью и животом он чувствует сильное тело Пласидо, упругость его мышц, его тепло. Сейчас он плачет не стыдясь.

Он прижимает Пласидо к себе, вплотную, мгновение за мгновением, стискивает сильно и крепко. Потом он чувствует что-то еще. В руках и верхней части тела он ощущает толчки, сдвиги. Дрожь, новую для себя. От этого он испытывает стыд: он так потерян и хрупок, что ощущает какой-то новый, аномальный, спазматический озноб. Он обнимает Пласидо сильнее, полнее, пытаясь избавиться от стыда, отжать его из себя. Кладет щеку на грудь Пласидо, прижимает его к себе как можно сильнее. Потом осознает, что новый, другой трепет исходит от Пласидо. Пласидо дрожит сам по себе, то ли охваченный лихорадкой, то ли порождающий ее.

Он отрывается от Пласидо, делает шаг назад. Смотрит на него широко раскрытыми глазами. Он не видит, как Пласидо дрожит. По он почувствовал это. Почувствовал всем телом. Он отступает еще на шаг Потом еще. Его трясет. Вот откуда это проистекает, говорит он себе. Устойчивость Пласидо, его непоколебимость. Она порождена тем другим движением, внутренним трепетом, который каким-то образом нивелирует сотрясения земли. Нейтрализует грубое хищничество острова, его бесчеловечное Q.

От этого осознания из груди вырывается удивленный вздох. Он делает еще один шаг назад. Это невидимое контрсотрясение делает Пласидо таким, какой он есть. Тем, что он есть. Невозмутимым, невосприимчивым. Держащимся прямо. Крепко стоящим на ногах. Он смотрит Пласидо в глаза, потом поворачивается, вытирает слезы, бежит. Пиная куски дерна и мелкие камни на тесной тропе, движется в противоположном от Тисины направлении.

Он утекает. Он несется, он выбрасывает руки вперед, чтобы увеличить скорость, он встает, неважно, он продолжает путь. Он бежит, чувствует на лице, груди, бедрах ветер, который не приносит прохлады, пока он не стремится к этому сознательно.