Искусство почти ничего не делать - Грозданович Дени

Камера следит, как Даниель с биноклем в руках осматривает мельчайшие изгибы фьордов, от дикой красоты которых захватывает дух, и зритель сразу чувствует, что жизнь нашего героя — постоянное ликование. Его воодушевляет не только великолепие окружающей природы, среди которой ему посчастливилось вырасти, но также — то же самое испытываем и мы — наслаждение физическим и душевным здоровьем от постоянного общения с водой, лесом, небом, капризами погоды и величайшее удовольствие «охоты за сокровищами», захватывающая игра в поиск: предчувствие, старание заприметить «крупную добычу», которую пока никто не увидел и которая наверняка ждет где-то там, в следующей бухте!..

Все это тем более очевидно, что в Даниеле — жизнерадостном здоровяке с сочным англоканадским акцентом — есть что-то от тех крепышей бродяг или авантюристов поденщиков, описанных в книгах Стейнбека, Керуака или Джека Лондона. Когда я слушал, как он рассказывает о своем ремесле, о животных, о красоте заснеженных гор, окружавших фьорд, о случайных бурях и поломке оборудования, все это со смехом и шутками — эдакий азартный игрок в настоящем честном поединке перед ударами судьбы и публичными оскорблениями своего грубого образа жизни, — а потом возвращается к себе в хижину в центре острова, затерянного среди скал, по вечерам, напевая, сидит у огня со своим приятелем и компаньоном, во мне вновь рождались детские мечты о захватывающей жизни трапперов и индейцев Великого Севера и просыпались далекие забытые воспоминания о давнишней пантеистической утопии, возникшей после прочтения книг Фенимора Купера или Серой Совы [31].

И как потом верно выразился в интервью замерщик из порта (важный посредник, определяющий цену ствола, цену, увы — вполне понятно, — далеко не окупающую затраченные усилия): «Эти парни занимаются своим ремеслом не ради денег, им просто нравится такая жизнь!»

Между тем, глядя через объектив камеры, как на заключительных кадрах Даниель, не поворачиваясь, бодро машет рукой, а его судно снова скользит меж лесистых склонов фьорда к затерянным долинам, где он продолжит большую детскую игру в поисках дрейфующих деревьев, поначалу я долго пребывал в грустной задумчивости, но постепенно мной овладело другое, более светлое чувство: меня вдруг охватила новая, какая-то неожиданная вера в человечество, я был воодушевлен таким проявлением мудрости, еще возможной на этой сбитой с толку планете… Очень древней северной мудрости, англосаксонской, деятельной, полной радости, юмора и поэзии свежего ветрам прямо противоположной западнохристианской мечте о спасении, скованной вечным страхом и садомазохистским чувством вины. Да, старинная кельтская мудрость, о которой, когда приходит охота, говорит Кеннет Уайт [32] хотя (никто ведь не совершенен) и не принимая на себя роль верховного друида, призванного возродить гибнущие цивилизации.

2020

Когда все вокруг так бурно обсуждали, чем же закончатся переговоры об окружающей среде [33], я вспомнил, как пятнадцать лет назад газета «Либерасьон» попросила многих знаменитых авторов написать, какими им видятся 2020-е годы во Франции. Больше других меня в то время ошеломило сочинение Леклезио, а именно то, как он описал Бретань.

По всему бретонскому побережью на многие сотни метров протянулась полоса, названная «заброшенной землей». Она огорожена колючей проволокой и со всех сторон охраняется часовыми, никого не подпускающими к берегу. Оттуда идет невыносимая вонь, а бывшие пляжи и скалистые бухты покрыты толстым слоем зеленоватых водорослей, которые едва колышет волна прибоя… То же творится по берегам и устьям рек.

Однако когда я недавно съездил в Кемпер, то понял, что картина, нарисованная Леклезио, отнюдь не видение паникёра, все к этому ведет и однажды именно так и будет. В частности, могу утверждать, что многочисленные свиноводческие и птицеводческие хозяйства процветают как никогда и продолжают выливать тонны навозной жижи в реки благодаря квотам на загрязнение окружающей среды, предоставленным властями, которые панические боятся возможного недовольства фермеров и не осмеливаются требовать соблюдения закона — и все это вопреки многочисленным ультимативным обращениям европейских организаций. Я также подтверждаю, что там уже невозможно пить воду из-под крана, а использование пестицидов не ограничено никакими запретами. Например, в нескольких километрах от Гильвинека — крупного рыболовного порта Франции — существует огромная цветоводческая ферма, которой руководят голландцы. Они выращивают тюльпаны и не только поливают свою продукцию огромным количеством пестицидов, но и в таких масштабах расходуют запасы грунтовых вод, что вода там того и гляди сменится на морскую.

Впрочем, что касается воды, местных жителей призывают с помощью насквозь демагогических пропагандистских кампаний, необходимых, чтобы создать впечатление, что этим вопросом действительно занимаются, снизить потребление воды, в то время, как совсем нетрудно подсчитать (если действительно этого захотеть), что для разведения свиней в больших масштабах требуется по восемьдесят литров питьевой воды в день на каждое животное (для питья и мытья), а свиноводческие фермы (которых в Бретани великое множество) насчитывают по нескольку тысяч голов, и многие производители постоянно хитрят и не соблюдают квоты на содержание животных. (Не говоря уже о низком качестве ветчины, которую они производят, и совершенно варварских концлагерях для животных.)

Все это сказано, с тем чтобы выразить мой пессимистический взгляд на состояние окружающей среды.

Главная проблема, насколько я чувствую это вокруг себя — скажем так, в настроениях современных французов, — в том, что никто не желает, чтобы его беспокоили этими фактами, которые очерняют прекрасный образ прогресса, созданный для нас учителями в школьные годы. Никто не хочет признавать, что нас попросту одурачили и заставили принимать желаемое за действительное. За время нашей учебы никто не рассказал нам об элементарном законе равновесия, который действует, как в мире материальном, так и духовном, и который можно выразить простыми словами: если в одном месте прибавилось, в другом месте убыть должно; наши ученые-изобретатели с детским восторгом увлекаются преимуществами прогресса, но никто ни единого раза не удосужился подсчитать возможные негативные последствия. Что позволило великому психоаналитику Хэвлоку Эллису разочарованно заявить: «То, что мы именуем прогрессом, не что иное, как замена одного неудобства другим».

К слову о равновесии, на днях я отыскал в своих записях отрывок из одной очень старой книги [34], между героями которой — китайцем Эботом и американцем по имени Бивен — зарождается дружба.

Как-то раз Эбот принес в корзинке все для рагу по особому рецепту и проявил себя отличным поваром, что, впрочем, не помешало ему беседовать с сидевшим на табуретке Бивеном о разных высоких материях. Китаец говорил, что у него на родине, по крайней мере, до сих пор, люди довольствовались тем, что есть, а янки всегда страстно желали перемен. На что Бивен коротко отвечает: но перемены должны быть, чтобы был прогресс. И если бы его побудили продолжить, он наверняка бы сказал: где перемены, там и прогресс. Такой образ мыслей заложен в нем с детства.