Розамунда Пилчер - Сентябрь

Люсилла с Алексой стояли у стола и мазали маслом сладкие белые булочки, без которых не обходится ни одно шотландское празднество на лоне природы. Вайолет отгоняла ос от именинного торта, а собачка Алексы стащила горячую сосиску и обожгла язык.

Пикник был в полном разгаре.

Вирджиния сказала:

— Сейчас я подарю тебе одну вещь.

Она наломала камышинок, росших у воды.

— Какую вещь? — не понял Конрад.

— Подожди, увидишь.

Угощение было уже съедено, кофе выпит, и Вирджиния с Конрадом отошли, прогуливаясь, от остальных, перебравшись по плотине на ту сторону, и продолжали путь вдоль восточного берега озера, где ветры и высокая вода за годы разрушили торфяную отмель и осталась только узкая полоска галечника. Никто, кроме двух спаниелей, не увязался за ними на прогулку, и они остались с глазу на глаз.

Конрад терпеливо следил за ее работой. Вирджиния достала из кармана вельветовых брюк клочок овечьей шерсти, снятый по пути с колючей проволоки, скрутила веревочку и стянула тростинки в маленький сноп. Затем раздвинула и отогнула верхнюю половину и принялась загибать, поворачивать, плести, только тростинки замелькали, будто спицы в кружащемся колесе. И вот уже у нее в руках оказалась плетеная корзиночка размером с чайную чашку.

Он был поражен.

— Кто тебя научил?

— Ви. А ее в детстве — одна старушка-поденщица. Ну вот, готово.

Она заправила последний конец и подняла корзиночку на ладони.

— Здорово.

— Сейчас положу мха и немножко цветов, и вот тебе украшение на туалетный столик.

Вирджиния огляделась, увидела замшелый валун, ободрала его сбоку и натолкала мох в корзиночку. Не спеша прохаживаясь у воды, она то и дело задерживалась, чтобы сорвать колокольчик, веточку вереска, пушицу, и втыкала их стебли в свое произведение. Наконец, довольная результатом, протянула корзиночку ему.

— Вот тебе сувенир на память о Шотландии.

Он взял подарок у нее из рук.

— Правда, очень здорово. Спасибо. Только мне не нужен сувенир, я и так ничего не забуду.

— Ну, тогда, — весело отозвалась она, — можешь его выкинуть.

— Вот еще.

— Поставь на стакан с водой, тогда зелень не завянет и не высохнет. Можешь даже увезти в Америку, если захочешь. Только придется спрятать в коробку с мочалкой, иначе таможенник тебе задаст за то, что провозишь микробов.

— А может, лучше высушить, чтобы уж навсегда?

— Можно и так.

Они шли против ветра. На берег набегали маленькие бурые волны, а вдали, на глубине, покачивались обе лодки, в которых сидели сосредоточенные, ничего не видящие и не слышащие рыболовы с удочками наперевес. Вирджиния нагнулась, подобрала плоский камень и мастерски швырнула с берега, так что он раз пять пропрыгал по воде, прежде чем утонуть.

Она спросила:

— Когда ты едешь?

— Еду?

— Когда ты возвращаешься в Штаты?

— У меня авиабилет на четверг.

Она опять наклонилась в поисках плоского камня. И сказала:

— Я, возможно, поеду с тобой.

Отыскала камень, швырнула. Осечка. Он бултыхнулся и канул. Вирджиния выпрямилась, посмотрела Конраду в лицо. Ветер трепал пряди волос у нее по щекам. Конрад заглянул в ее удивительные глаза и спросил:

— Что вдруг?

— Просто почувствовала, что мне надо вырваться.

— Когда ты это решила?

— Я уже несколько месяцев подумываю.

— Это не ответ.

— Ну, хорошо. Вчера. Вчера решила.

— А какова в этом моя роль?

— Не знаю. Но дело не только в тебе. Тут и Эдмунд, и Генри. И все остальное. Все на меня разом навалилось. Мне нужно время. Я должна остановиться, отступить и поглядеть со стороны, издалека.

— Куда ты поедешь?

— В Лиспорт. В свой бывший дом. К деду и бабушке.

— А я там где-нибудь просматриваюсь?

— Как захочешь. Я надеюсь, что да.

— Боюсь, что ты не до конца отдаешь себе отчет, о чем идет речь.

— Ты так думаешь, Конрад?

— Мы будем ступать по тонкому льду.

— А нам незачем выходить на глубокие места. Можно ведь с краешку.

— Не уверен, что мне это придется по вкусу.

— Я насчет себя тоже не совсем уверена.

— За тридевять земель от твоего мужа и семейства я не только буду чувствовать себя подлецом, но, может, еще и вести себя начну, как подлец.

— Я готова рискнуть.

— В таком случае я больше ничего не скажу.

— Вот это правильно.

— Одно только: я лечу на «Пан-Американ», в одиннадцать утра из Хитроу.

— Может быть, мне удастся попасть на тот же рейс.

«Хуже всего в старости то, — размышляла Вайолет, — что радость не дается в руки даже, казалось бы, в самые счастливые мгновения». Ей бы сейчас радоваться, да вот, поди ж ты, невесело на душе.

Сегодня ее день рождения, и все вроде бы хорошо, лучшего и желать нельзя. Она сидит среди вереска над озером. В осеннем небе, прозрачно чистом, если не считать одной синюшной тучки на западе, сияет ласковое солнце. Внизу у воды отчетливо, как в перевернутый бинокль, видны приехавшие к ней на пикник гости; они теперь разобрались на группки и занимаются кто чем. Обе рыбачьи лодки уже спущены на воду, с одной удят Джулиан Глоксби и Чарльз Фергюсон-Кромби, с другой — Люсилла со своим австралийцем. Дермот отделился ото всех и собирает какие-то луговые цветы. Вирджиния и Конрад Таккер перешли по плотине на ту сторону и бредут рядком по узкой береговой полосе, сопровождаемые спаниелями Эдмунда. По пути они останавливаются, словно о чем-то спорят, или, подобрав плоские камешки, запускают вскачь по искрящейся воде. А кто-то остался на месте, расселись вокруг угасающего костра, греются на солнышке. Эди и Алекса сидят рядом. Миссис Глоксби, которая всегда хлопочет, всегда на ногах, прихватила с собой вязанье и книгу и сидит, отдыхает.

До Вайолет долетают слабые звуки. Порыв ветра, чей-то возглас, всплеск весел, птичий крик. Время от времени из-за гребня гор доносится треск ружейных выстрелов.

Все так, как должно быть. И однако же, на сердце у Вайолет тяжело. «Это потому, что я слишком много знаю, — говорит она себе. — Со мной все норовят поделиться. То ли дело — счастливое неведение… благодать. Как бы мне хотелось не знать, что Вирджиния и Конрад Таккер… этот видный симпатичный американец… что они любовники. Что в жизни Вирджинии наступил ответственный переломный момент; что, оставшись без Генри, она сейчас может принять какое-нибудь гибельное решение. И Эди меня тревожит: перестала ли она убиваться из-за Лотти?»

С другой стороны, есть неопределенности, которые лучше бы уж поскорее разрешились. Хотелось бы удостовериться, что роман Алексы не кончится разбитым сердцем, что Генри не очень тоскует сейчас по матери. И хорошо бы узнать, что таится в загадочной душе Эдмунда.