Развод. Пусть горят мосты (СИ) - Бестужева Стася

Смотрю на мониторы. Показатели стабильные, но слабые. Детский организм выдерживает нагрузку, но с трудом.

– Нет, – решаю я. – Слишком высок риск инфекции. Мы должны закрыть рану сегодня.

Максим поддерживает меня безоговорочно. Еще один аргумент в его пользу – мой бывший муж никогда не понимал такой преданности работе, всегда упрекал в излишнем трудоголизме.

Следующие часы сливаются в один бесконечный момент сосредоточенности. Сшиваем мышцы, восстанавливаем нервы, закрываем кожу. Некоторые участки слишком повреждены, приходится делать пластику, перемещая лоскуты с соседних областей.

Полночь. Мы в операционной шестнадцать часов. Шестнадцать часов непрерывной концентрации, микроскопических движений, борьбы за каждый миллиметр живой ткани.

– Почти закончили, – говорю я, накладывая последние швы. – Еще немного.

Максим молча кивает. Его руки дрожат от усталости, но движения по-прежнему точные, выверенные. Мы оба на пределе, но не можем позволить себе ошибку. Не сейчас, когда так близко к финишу.

Два часа ночи. Восемнадцать часов операции. Последний шов. Последняя проверка. Все готово.

– Мы сделали это, – выдыхаю я, отступая от стола. – Теперь только ждать.

Максим снимает маску, и я вижу его улыбку – усталую, но счастливую.

– Невероятная работа, Елена, – говорит он. – Просто невероятная.

Выходим из операционной на подгибающихся ногах. В коридоре нас встречает профессор Андреас, он дежурил все это время, ожидая результатов.

– Поразительно, – говорит он, осматривая наши записи и фотографии этапов операции. – Я не верил, что это возможно. Но вы это сделали.

– Нога спасена? – спрашиваю я.

– Пока рано говорить окончательно, – отвечает он осторожно. – Нужно дождаться, когда спадет отек, проверить кровоток, функцию нервов. Но шансы... шансы хорошие.

Этого достаточно. Сейчас я не могу ожидать большего. Пошатываясь от усталости, иду в палату к своим детям. Они спят – Ника на кровати, Даниил свернулся калачиком на кресле рядом. Их лица безмятежны во сне, и мое сердце сжимается от любви и облегчения. Мои дети в безопасности. И, возможно, еще один ребенок теперь тоже.

Максим заходит следом, смотрит на спящих детей.

– Ты невероятная, – говорит он тихо. – Знаешь это?

– Мы невероятные, – поправляю я. – Это была командная работа.

Он качает головой:

– Не только операция. Всё. То, как ты справляешься с разводом, с детьми, с работой. Ты самая сильная женщина, которую я знаю.

Его слова находят что-то глубоко внутри меня, какую-то струну, которая не звучала годами. С Павлом я всегда чувствовала себя недостаточной – недостаточно внимательной женой, недостаточно заботливой матерью, недостаточно привлекательной женщиной. Всегда не дотягивающей до его ожиданий.

А Максим смотрит на меня после восемнадцати часов изнурительной операции, растрепанную, потную, с кругами под глазами, и говорит, что я невероятная.

– Спасибо, – шепчу я, не находя других слов.

Мы засыпаем в креслах рядом с детьми, не в силах добраться до соседней палаты. Сон приходит мгновенно, глубокий и без сновидений.

Просыпаюсь от солнечного света, бьющего в окно. На часах – одиннадцать утра. Мы проспали почти восемь часов. Дети уже не спят, тихо разговаривают в углу палаты.

– Мама! – Даниил замечает, что я открыла глаза, бросается ко мне. – Ты спала сидя, как жираф!

– Жирафы не спят сидя, глупый, – поправляет его Ника, но тоже подходит, обнимает меня здоровой рукой. – Как операция, мам? Вы спасли ту девочку?

– Мы сделали все, что могли, – отвечаю осторожно. – Теперь нужно ждать.

Максим просыпается тоже, потягивается, морщится от боли в затекшей шее.

– Доброе утро, – говорит он с улыбкой. – Как наши пациенты?

– Мы в порядке, – отвечает Ника за всех. – А вы были очень храбрыми вчера.

– Это точно, – раздается голос от двери. Там стоит медсестра, которая вчера ассистировала на операции. – Профессор Андреас просит вас зайти. У Марии что-то происходит.

Сердце пропускает удар. Неужели осложнения? Инфекция? Отторжение? Мы с Максимом вскакиваем, забыв об усталости, и спешим по коридору.

В палате Марии суета. Вокруг кровати – несколько врачей, медсестры, какие-то люди в гражданской одежде.

– Что случилось? – спрашиваю я, проталкиваясь к кровати.

И тут вижу ее глаза. Открытые. Ясные. Живые.

– Она пришла в сознание, – говорит профессор Андреас с широкой улыбкой. – И первые тесты показывают хороший кровоток в конечности. Пальцы двигаются!

Наклоняюсь к девочке, беру ее за руку.

– Мария, ты меня слышишь?

– Да, – шепчет она слабым голосом. – Моя нога... вы спасли ее?

– Похоже на то, – отвечаю, не в силах сдержать улыбку. – Еще предстоит долгий путь, но первый шаг сделан.

Она слабо улыбается, и эта улыбка стоит всех восемнадцати часов изнурительной работы, всей боли в спине, всей усталости.

– А это кто? – спрашиваю я, замечая пожилую женщину, стоящую у окна. Седые волосы собраны в тугой пучок, лицо изборождено морщинами, но осанка прямая, гордая.

– Это бабушка Марии, – объясняет профессор Андреас. – Прилетела из России этим утром. Они с Марией разговаривали по-русски, я ничего не понял.

Бабушка из России? Это что-то новое. Мария ничего не говорила о русских корнях.

Пожилая женщина подходит к нам, и в ее глазах я вижу странную смесь эмоций – горе, благодарность, решимость.

– Вы доктор Елена? – спрашивает она по-русски с легким акцентом. – И доктор Максим?

– Да, – отвечаю я, удивленная, что она знает наши имена. – А вы...

Не успеваю закончить вопрос. Женщина вдруг опускается на колени прямо передо мной и Максимом, прямо посреди больничной палаты, на глазах у изумленных греческих врачей.

– Спасибо, – говорит она, и ее голос дрожит от сдерживаемых слез. – Спасибо, что спасли мою внучку. Спасибо, что вернули ей ногу. Спасибо, что дали ей шанс на нормальную жизнь.

Я потрясена. Такое выражение благодарности кажется чрезмерным, почти неприличным. Максим тоже выглядит ошеломленным.

– Пожалуйста, встаньте, – прошу я, пытаясь поднять женщину. – Мы просто делали свою работу.

– Нет, – она качает головой, но позволяет помочь ей подняться. – Вы сделали невозможное. Я говорила с врачами. Они сказали, что любой другой доктор просто ампутировал бы ногу. Но вы боролись. Восемнадцать часов вы боролись за ребенка, которого даже не знали.

Ее слова заставляют меня задуматься. Почему мы это сделали? Почему решили бороться, когда проще было отступить? Может, потому что оба знаем цену потери. Я – почти потерявшая семью из-за предательства мужа. Максим – потерявший жену из-за развода. Мы знаем, как важно цепляться за надежду, даже когда все кажется безнадежным.

– Мария... она русская? – спрашиваю я, все еще удивленная.

– Наполовину, – отвечает женщина. – Мой сын женился на гречанке. Они жили здесь, на Крите. Мария родилась здесь, но каждое лето приезжала ко мне в Петербург.

Максим обменивается со мной взглядом. Какое странное совпадение. Из всех пострадавших в автокатастрофе мы спасали ребенка с русскими корнями.

– Что теперь будет с ней? – спрашиваю я. – После того, как ее выпишут из больницы?

Лицо пожилой женщины становится решительным.

– Я забираю ее к себе, в Россию. Оформляю опекунство. Она моя внучка, моя кровь. Я не брошу ее.

В ее словах – та же безусловная любовь, с которой я отношусь к своим детям. Та же готовность бороться за них, защищать их, жертвовать ради них всем.

– Если понадобится помощь с документами, обращайтесь, – говорит Максим. – У нас есть связи в консульстве.

Женщина благодарно кивает, потом снова поворачивается к внучке. Мария смотрит на бабушку с трогательной смесью надежды и горя. Она еще не до конца осознала, что потеряла родителей, но уже чувствует, что ее жизнь навсегда изменилась.

Выходим из палаты, оставляя их наедине. В коридоре Максим останавливается, смотрит на меня долгим взглядом.