Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

Он останавливается, смотрит на меня долго и тяжело.

— Не знаю, — говорит он, наконец. — Не знаю, как жить по-другому. Не знаю, как... как быть мягким, не став слабым.

— Можно научиться.

— А если не получится? Если я попробую, а потом всё равно сорвусь?

— Тогда хотя бы будешь знать, что пытался.

Мы молчим. Дождь барабанит в окна, а я смотрю на мужчину, с которым прожила двенадцать лет, и понимаю: я его почти не знала. Знала только маску, которую он носил. А под маской — искалеченный, напуганный человек, который не умеет любить, потому что его этому не научили.

Но понимание — это ещё не прощение. И жалость — это не любовь.

— Руслан, — говорю я, — даже если ты начнёшь работать над собой, это не вернёт нас к тому, что было.

— Я знаю.

— И это не отменяет того, что ты уже сделал.

— Знаю.

— Я не могу забыть, как ты унизил меня. Не могу простить, как ты пытался сломать меня. И не могу снова тебе доверять.

Он кивает, не поднимая головы.

— А Савелий? — спрашивает он тихо. — Что с сыном?

— Савелий будет со мной. И никогда — слышишь, никогда — ты не будешь воспитывать его так, как воспитывали тебя.

— А если я изменюсь?

Я долго смотрю на него. На этого сломанного, больного человека, который мог бы стать хорошим мужем и отцом, если бы захотел лечиться. Который мог бы...

Но слишком поздно. Слишком много боли, слишком много унижений. Понимание мотивов не стирает последствий поступков.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Возможно, мы смогли бы стать... друзьями. Ради сына. Но не более того.

Руслан встаёт, идёт к двери.

— Понял, — говорит он, не оборачиваясь. — Война продолжается?

— Война продолжается, — подтверждаю я. — Но теперь я знаю, против чего воюю.

Он уходит, а я остаюсь одна со своими мыслями.

Эта информация меняет моё восприятие происходящего. Теперь я понимаю, что жестокость Руслана — не злонамеренность, а результат глубоких психологических травм. Его не научили любить, зато научили крушить всё, что угрожает его контролю.

Но понимание не означает прощения.

Я могу жалеть того мальчика из прошлого. Но я не обязана терпеть монстра в настоящем. Даже если этот монстр когда-то был напуганным ребёнком.

После ухода Руслана я остаюсь с тревожным комком в груди. Почему мне так больно? Ведь я ненавидела его. Но сейчас, когда он ушёл сломленный, мне хочется бежать за ним, обнять, утешить. Почему? Ведь он разрушил мою жизнь. Или... я всё ещё люблю этого сломанного человека?

Глава 15: Это ложь и ты это знаешь

Я сижу в кресле с чашкой остывшего кофе в гостях у Милославы и пытаюсь сосредоточиться на документах адвоката. Цифры расплываются перед глазами — проценты, доли, суммы компенсаций. Господи, как же я устала от всего этого. Мозг просто отказывается переваривать юридические тонкости, когда душа разрывается на части.

За стеной слышу знакомые шаги Милославы — размеренные, уверенные. Она готовит ужин, и запах жареного лука напоминает о нормальной жизни, которая когда-то была. До войны.

— Злата, может, поешь что-нибудь? — доносится из кухни голос сестры Руслана.

— Потом, — отзываюсь я, даже не поднимая головы.

Не могу сейчас думать о еде. В голове крутятся слова Милославы о детстве Руслана, об их отце-тиране. Неужели все его жестокости — это просто копирование отцовской модели? Неужели он не монстр, а просто сломанный человек?

Стоп. Я что, начинаю его оправдывать? После всего, что он со мной сделал?

Телефон вибрирует на столе. Савелий.

— Мам, а когда папа приедет за мной?

Сердце сжимается. Мой мальчик между двух огней. Опять.

— Завтра вечером, солнышко. А что случилось?

— Да так... Хотел с ним в новую игру поиграть. Он обещал.

Руслан и его обещания. Сколько раз он подводил сына ради своих дел, своих амбиций, своих женщин?

— Обязательно поиграете, — говорю я, хотя сама в этом не уверена.

После разговора с сыном возвращаюсь к документам, но сосредоточиться не получается. В памяти всплывают слова Милославы: "Он два месяца не мог спать после того, как папа запер его в подвале за разбитое окно? Ему было всего семь лет".

Семь лет... Господи, Савелию сейчас одиннадцать. Представляю своего сына, запертого в темном, сыром подвале, и меня начинает трясти. Как можно так поступить с ребенком? Какой изверг запрёт семилетнего мальчика в подвале?

И в то же время... Руслан никогда не поднимал руку на Савелия. Наоборот, был с ним терпеливым, заботливым отцом. Может, он действительно боролся со своими демонами? Пытался быть лучше своего отца?

Но тогда почему со мной он...

Звук открывающейся входной двери прерывает мои размышления. Милослава что-то роняет на кухне, слышится звон разбившейся посуды.

— Твою мать! — несется оттуда её возглас.

А потом — тяжелые, злые шаги. Шаги, которые я узнаю из тысячи. Руслан.

Он врывается в гостиную как разъяренный зверь. Лицо красное от ярости, руки сжаты в кулаки, глаза горят каким-то безумием. Я невольно откидываюсь назад в кресле.

— Как ты могла рассказать ей про отца?! — рявкает он, даже не поздоровавшись.

Я смотрю на него и понимаю — Милослава была права. Вот он, отцовский метод решения конфликтов. Ворваться, накричать, подавить.

— Привет, Руслан, — говорю я максимально спокойно. — Может, сначала разуемся?

— Не умничай! — Он делает шаг ко мне, и я инстинктивно напрягаюсь. — Это наше семейное дело!

Господи, как же он похож сейчас на разъяренного медведя. Весь его лоск, вся его деловая выдержка слетели. Остался только первобытный гнев.

— А твои финансовые махинации тоже семейное дело? — парирую я, медленно поднимаясь с кресла. — Или это можно выносить на обсуждение?

Его лицо становится ещё более красным.

— Речь не об этом! Милослава не имела права...

— Милослава имеет право говорить что хочет, — перебиваю я. — Особенно если это объясняет, почему ты превратился в такого... такого...

— Говори! — глаза его сверкают. — Говори, что ты думаешь!

— В такого бесчувственного ублюдка! — выпаливаю я.

Он отшатывается, словно я ударила его по лицу. А я продолжаю, всё накопившееся выплескивается наружу:

— Ты думаешь, твоё несчастное детство оправдывает то, как ты со мной обращался? Двенадцать лет, Руслан! Двенадцать лет я терпела твою холодность, твоё равнодушие, твои приоритеты, где я была на последнем месте после работы, после твоих амбиций, после всего!

— Ты не понимаешь! — орёт он. — Я пытался обеспечить нас, создать...

— Создать что? — смеюсь я истерично. — Империю? За счет собственной семьи?

Из кухни доносятся осторожные шаги. Милослава стоит в дверном проеме, но не вмешивается. Умная женщина понимает — это нужно выяснить.

— Я создавал будущее! — продолжает Руслан. — Для тебя! Для Савелия!

— Врёшь! — кричу я. — Ты создавал будущее для себя! Чтобы доказать своему умершему папаше, что ты чего-то стоишь!

Это попадает в цель. Руслан бледнеет, челюсть его ходит ходуном.

— Заткнись, — шепчет он.

— Не заткнусь! — Я делаю шаг к нему, и теперь мы стоим лицом к лицу. — Ты знаешь, что самое смешное? Ты всю жизнь боролся с отцовскими методами, а сам стал точно таким же!

— Я не такой как он! — рявкает Руслан.

— Да ты его копия! — выкрикиваю я. — Та же жестокость, то же равнодушие к чувствам близких, та же убежденность, что твои цели оправдывают любые средства!

— Ты не знаешь, о чём говоришь! — Он сжимает кулаки, и на мгновение мне становится страшно. — Я никогда не был жестоким!

— Нет? — смеюсь я горько. — А как ты объявил о разводе? Перед всеми гостями, в день нашей годовщины? Это что блин не жестокость?

Руслан молчит, но его дыхание становится тяжелым.

— А как ты купил мою студию? — продолжаю я. — Выгнал меня из места, которое было для меня святым? Это не жестокость?

— Это бизнес... — начинает он слабо.