Муза (ЛП) - Старлинг Айла

Сал начинает болтать о какой-то ссоре с Джейсом, ее голос звучит знакомым гулом, но мои мысли блуждают, унося меня в другое место. К нему. К притяжению, которое я продолжаю испытывать. Я задаюсь вопросом, что он делает сейчас, чем занимается в свободное время... думает ли обо мне.

Мой телефон вибрирует на коленях.

Холодок пробегает по моей спине, еще до того, как я смотрю на экран.

Мама: Полагаю, ты у Сал. Завтра после школы немедленно возвращайся домой, не выводи меня из себя.

Мои пальцы сжимают телефон, грудь сдавливает. Завтра будет ад, но сейчас я не могу заставить себя об этом думать.

Сал толкает меня локтем.

— Ты в порядке?

Я вынуждаю себя улыбнуться.

— Да.

Она мне не верит, но не придает этому значения. К счастью. Сегодня я больше не хочу ничего чувствовать.

Мы сидим, передавая друг другу косяк, пока пальцы на ногах не онемеют от холода, пока голова не станет легкой, пока я почти не поверю, что такой покой может длиться вечно.

В конце концов, мы тащим себя внутрь. На часах на тумбочке Сал 2 часа ночи.

Завтра в школе я буду мертвой. Но пока позволяю себе существовать в этом моменте, в этой заимствованной тишине.

Сон не идет. Я смотрю в потолок, а мысли бесконечно кружатся в голове. Сал засыпает, как только ее голова касается подушки, и я слушаю ее тихое сопенье, пока она спит рядом со мной. В конце концов, я погружаюсь в беспокойный сон.

Глава 16

Софи

Сал встряхивает меня, и я с хрустом в спине сажусь, протирая затуманенные глаза. Солнечный свет проникает через раздвижные стеклянные двери напротив ее кровати и больно бьет мне в глаза.

— Что за хрень? — мой голос хриплый после сна, я дезориентирована, пока мой взгляд не останавливается на часах и я не понимаю, что мы опаздываем. Замечательно. Отличное начало понедельника.

— Давай! Нам пора! — голос Сал звучит взволнованно, она борется с джинсами, дергая ткань, как будто та лично оскорбила ее. Я почти смеюсь, глядя, как она сражается за свою жизнь с джинсовой тканью, но на это нет времени.

Я выскакиваю из постели и ныряю в ее шкаф, роясь в кучах одежды, в поисках чего-нибудь подходящего. Мы делимся одеждой, насколько это возможно, но не все вещи подходят нам обеим. Я останавливаюсь на паре черных эластичных леггинсов и бежевом ворсистом свитере, натягивая их, пока спешу к ее туалетному столику.

Отражение в зеркале не радует. Под глазами темные круги, сувениры от ночи, которую я предпочла бы забыть. Я причесываю волосы расческой, принуждая их подчиниться, и заплетаю в свободную косу, которая спадает мне на спину. Непослушные пряди торчат во все стороны, но нет времени на полный марафет. Ну и ладно, придется идти так. Быстро наношу одолженную тушь, немного бальзама для губ, и все готово.

Сал уже хватает свою сумку, ее щеки покраснели, дыхание учащенное от спешки.

— Готова?

Я киваю, хватаю телефон, ключи и следую за ней. Я понимаю, что моего рюкзака нет. Я оставила его вчера вечером дома, когда спешила убраться из него. Ну что ж. Придется обойтись без него сегодня.

Я машу Сал, когда она запрыгивает в свою машину, и мчусь к своей, включаю задний ход и выезжаю так быстро, как только могу, едва не задев розовые кусты ее матери. Я еду как сумасшедшая, не желая давать матери еще больше поводов наказать меня. После вчерашнего вечера у нее их и так достаточно. Честно говоря, я удивлена, что она не появилась здесь как сумасшедшая, требуя, чтобы я немедленно вернулась домой.

Небольшая милость.

Сал и я приехали почти одновременно, всего на пять минут опоздав на урок. Учитывая все обстоятельства, это уже победа. Мы вбегаем в класс мистера Хейса, Тео, проносясь по коридорам, и падаем на свои места.

Он наблюдает за нами со своего места за столом, откинувшись на спинку стула с чашкой кофе в руке, выглядя так, будто его ничего не беспокоит. Когда наши взгляды наконец встречаются, на его лице мелькает что-то... сожаление? Но оно исчезает, прежде чем я успеваю понять. Я даже не успела поразмыслить о нашей ночи, но теперь воспоминания врезались в меня, как товарный поезд, и я почувствовала тревогу.

— Приятно, что вы двое присоединились к нам, — его голос сухой и пропитан сарказмом, от чего класс хихикает, как будто это шутка года. Ха-ха. Честно говоря, я ожидала чего-то получше. Чего-то более остроумного, более резкого. Я позволяю своему разочарованию отразиться на лице. Надеюсь, он это видит.

— К счастью, вы ничего не пропустили, но не вводите в привычку опаздывать на мои занятия.

Ах. Снова стал строгим. Понятно.

— Да, сэр, — говорю я сладким голосом, кусая губу, чтобы не хихикнуть, когда его челюсть напрягается. Сал рядом со мной сдерживает смех.

Может, это было слишком смело. Упс.

Он прочищает горло и встает со стула, резко и сдержанно. Ткань его идеально сшитых черных брюк плавно скользит, когда он подходит к нам. Его темно-синяя рубашка обтягивает бицепсы, верхняя пуговица расстегнута у горла. Он выглядит красиво, слишком красиво, это просто несправедливо. Но, честно говоря? Мне он больше нравится в спортивных штанах. Я представляю его таким, мечтая увидеть его снова таким расслабленным.

Если бы только.

Он раздает бумаги классу, передавая их по рядам учеников, и я понимаю, что пропустила все, что он сказал. Когда стопка доходит до меня, я беру одну и передаю остальные Сал. Стихотворение. Здорово. Я толкаю Сал, сидящую рядом со мной, которая яростно пишет SMS на своем телефоне, спрятанном под партой.

Я шепчу.

— Что мы должны делать?

Она не поднимает головы.

— Читай. Подчеркивай все, что бросается в глаза.

О, ладно. Довольно просто.

Я опускаю глаза на бумагу перед собой и читаю заголовок: «То, о чем мы не смеем говорить», автор Генри Лоусон. У меня перехватывает дыхание, затылок покрывается мурашками. Может, я слишком много в это вкладываю, но что-то в этом…

Я начинаю читать.

Поля осенью все еще светлы, и солнце струится над ними,

Но мы склоняем головы, гоним тоску – из-за масок, что носим повсюду.

Мы киваем, смеемся, играем в людей, уверяя, что у нас все в порядке,

А в сердце трещины, сердце рвется от слов, что нельзя произнести.

Я перечитываю строки, вбивая их в память гвоздями. Они вплетаются в меня, как крючья. Маски, что мы носим. Строки кажутся личными, проникая в трещины моего тщательно контролируемого мира.

Есть старая любовь, преданная ради новой, есть свет далеких дней, что угас.

Есть жестокая ложь, за которую мы платим, и о которой не должен узнать никто.

Мы идем по жизни с мертвым лицом, притворяясь, что все хорошо,

А сердце ломается, умирает, от того, что нельзя сказать.

Это прекрасно, в душераздирающем смысле.

Мы видим гордость в чужой груди, а там сердце разрывается в тайне.

Мир был бы добрее, были бы сердца людей обнажены.

Мы живем, мы делим живую ложь, мы твердим, что у нас все в порядке,

Пока годы не точат нам сердце, тем, что нельзя признать.

Мы кланяемся пыльным святыням, или храмам далекого Востока,

Мы пьем за догмы, древние, как мир, с гробами, стоящими рядом с пиром.

Мы боремся с этим, мы терпим, мы держим, и выглядим будто бы стойко.