Клювы - Кабир Максим

— Продержишься! — отрезал Филип. — Рассветет, и у нас откроется второе дыхание.

Они брели по пляжу, окропленному сиянием двух лун — небесной и озерной, зыбкой от ряби.

— Ты знаешь, что это глупости, — мягко возразила Камила. — Оксана держится благодаря чувствам к Корнею, гормонам, бабочкам в животе. Но сегодня или завтра она уснет. На самом деле я убеждена, что она уснет до завтрашнего полудня. Я упаду раньше или позже — счет идет на часы. Не перебивай! — выставила она палец. — У тебя в квартире все казалось простым. И это отлично, что мы не сдались. Но два дня до конца полнолуния — это вечность, а теория про конец полнолуния — оптимистическая сказка.

— Не сказка. — Филип положил руку на плечо спутницы. — Я постоянно думаю об этом. Зачем ракшасы убивают неспящих? Почему им просто не подождать?

— И почему же?

— Ограниченные сроки. Песочному человеку нужно накормить птенцов, пока не завершилась его власть на Земле.

— Звучит заманчиво. Хеппи-энд, все просыпаются в своих кроватках. Но факт есть факт — приготовься к тому, что завтра вы с Корнеем останетесь вдвоем.

Филип переварил эту мысль — зловещую, дурную.

— Оксана называет Корнея ангелом, и я считаю, она недалека от истины. Он — наш поводырь. Его способность спать — ключ, но мы не знаем, от какого замка. Узнай, Филип. Потому что ты — поводырь тоже. Запри нас в доме. — Конечно, она имела в виду себя и Оксану. — И наблюдай за Корнеем. Постарайся понять, зачем он здесь и как его использовать.

Ночной мотылек промелькнул в полутьме.

— Мне будет трудно без тебя, — сказал Филип тихо.

— Тетушка Камила уже не та, что прежде. Я отошла в туалет, но вместо унитаза зачем-то написала под холодильник. Очухалась со спущенными трусами посреди кухни. Так что там огромная лужа — не наступи. Когда я умывалась, из реки всплыл мой сын. Он сказал, что я могу отдохнуть. Обещал, что, если я досчитаю до ста, закрыв глаза, кошмар развеется.

Она споткнулась — Филип успел подхватить под локоть. Камила погладила его по запястью.

— Я видел жену несколько раз. Вчера ночью, войдя в ванную, я увидел не Вилму, а мою Яну. Как наяву.

Камила не удивилась:

— Сказано же в той толстой книге: и мертвые воскреснут, услышав саксофон.

— Это галлюцинации. Из-за усталости.

— Хотела бы я, чтобы Песочный человек и сомнамбулы были галлюцинациями. И мертвый Альберт, и живой ты.

— Ну спасибо…

Она зачерпнула из озера воду и ополоскала шею.

— Как получилось, что твой сын в тюрьме? Не отвечай, если не…

— Отвечу. — Камила вытерла ладонь о штаны. Посмотрела на луну — зрачки ее словно заволокло белой катарактой. — Бывает разная любовь. Спасительная, которая помогает не стать монстром. И такая, что развращает и губит. Бывает зло от недостачи любви. Может быть, Вика и этого Адамова в детстве лишали ласки? Но есть зло от переизбытка. Я слишком любила своего сына. Все ему позволяла. Если его репетитор говорил, что Макс уже полгода не посещает уроки, я врала, что он нашел другого репетитора, и не ругала за то, что он шесть месяцев тратил деньги на развлечения. Если к нам приходили гости и у них потом исчезали деньги из кошельков, я прикидывалась дурочкой и подбрасывала им в почтовые ящики в два раза больше украденной суммы. Я говорила друзьям и коллегам, какой чудесный у меня сын, пока Макс пил, приторговывал травкой и избивал свою подружку. Вот от подружки я и узнала все, чего не желала знать. Она пришла ко мне как-то — такая крошечная, беззащитная. Макс вынудил ее сделать аборт. Склонял к проституции. Он планировал стать сутенером. А я помнила мальчика, который мечтал о карьере циркового артиста.

— Ты не виновата.

— Родители виноваты всегда. Я отравила его любовью. И в тот вечер, после разговора с девочкой, которую он осквернил, я впервые ударила его — но было слишком поздно. Знаешь, что такое зло?

— Догадываюсь.

— Зло, осмысленное зло — это пошлость. Нет ничего пошлее человека, отдающего отчет своим действиям и упивающегося собственным падением. Но пошлость затягивает. И Макса затянуло. Его посадили за кражу золотых сережек. Он отнял сережки у женщины, Филип. Угрожал ножом и трогал грязными лапами ее уши. — Камила потеребила мочку. На ее изможденном лице было написано омерзение. — Галлюцинации… понятно. Но я видела моего Макса на пароме. В том самодовольном ублюдке с сигарой. И в коротышке, которому я размозжила череп. И в опьяненном безнаказанностью… как звали того наркомана? Вик, да.

— Камила… — Филип привлек ее к себе. Обнял, как сестру.

— Я потеряла суть разговора, — призналась она. — Я собиралась сказать что-то умное. — Камила подняла взгляд. Внимательно присмотрелась к мужчине, обнявшему ее посреди леса. — Я.… не помню, как тебя зовут.

Сердце рухнуло куда-то вниз, в незаполняемую пустоту.

— Филип.

— Точно, — растерянно сказала она. — И правда. — Камила пошатнулась — словно откровение отняло последние силы. — Иди за наручниками… — шепнула она.

— Нет! Нет же! — Филип тряхнул ее, как соломенную куклу.

— Иди…

Вспышка озарила лицо Камилы и выгнала Луну из ее зрачков. Будто десяток прожекторов включили — ночь сгинула. Свет ударил по голове, заставил пригнуться. Озеро превратилось в зеркало, а деревья — в подобие пястных костей на рентгеновском снимке. Каждый куст, каждая травинка, каждая зазубрина на сосновом стволе — все полыхнуло: белым на черном, черным на белом. Свет заполз в дупла и уничтожил мрак. Свет проник в самые потаенные уголки леса и победил мрак. Свет влился в распахнутый рот Камилы — она кричала беззвучно, а ее горло было абажуром ярчайшей лампы, и нос стал полупрозрачным из-за избытка света в ноздрях.

Ошеломленный Филип смотрел на череп Камилы, вырисовывающийся под кожей.

«Ядерная бомба, — подумал он. — Мы в эпицентре атомного взрыва».

И свет погас.

5.9

Оксана уснула.

5.10

— Мы будем поблизости, — напутствовал Филип, застегивая молнию кофты, найденной в сарае. — Не забывайте умываться.

— Все хорошо, — сказала Оксана, поправляя волосы.

Она больше не запиналась, не грызла ногти и не расчесывала комариные укусы. То ли волшебные таблетки начисто убрали сонливость, то ли произошедшее днем, после ухода Филипа и Камилы в магазин, позволило переродиться.

А произошла любовь.

Не секс — сексом Корней занимался множество раз.

То есть и секс тоже, но не только он.

Голую и дрожащую, кожа в пупырышках, Корней занес Оксану в дом. Ее мокрые пряди пахли рекой (августом, солнцем, камышом, юностью, счастьем). Ее тяжелые груди, слишком крупные для тоненькой талии, перекатывались, жили своей жизнью. Он поймал губами светло-коричневый сосок. Там было много пупырышков по всей груди, а сосок сразу собрался, вытянулся навстречу конусом и затвердел.

— Я не хочу, — сказала Оксана, цокая от холода зубами (он напрягся). — В кровати.

— А вообще? — невпопад спросил он. Чуть не хлопнул себя по лбу от досады.

Она ответила:

— А вообще — да. Очень.

Они встали у пышущей жаром печи.

Оксана едва доставала макушкой до его ключиц.

«Такими глазами, — подумал он, умирая от нежности, — надо смотреть на цветы и звезды, а не на трупы, кровь, войну».

Он согрел ее, предварительно подержав у заслонки ладони. Чтобы ему было удобнее, она подняла к потолку руки. Налитые груди разошлись, образовав ущелье. Корней взвесил их, баюкая. Он массировал плечи, опустился на колени, чтобы отдать тепло узким бедрам. («Как же она будет рожать?» — подумал он и решил, что нормально, легко, сына и дочь.)

Они словно исполняли какой-то важный ритуал, и он действительно был важным и невероятно древним — из пещерных времен.

Серьезно и торжественно смотрела Оксана, а Корней провел языком по ее впадинкам, нарисовал линию от выпуклого лобка вверх.

Тепло обволакивало их, но дарило не отупелую истому, а силу, какой меняют направление рек.