Юрий Валин - Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)

— Сейчас согреешься, — пообещала Катя и принялась растирать худое тело полотняным полотенцем.

Вита морщилась, но молчала, только поглядывала на татуировку на плече бывшей командирши.

Сестра Евдокия, ерзая на лавке у двери, подальше от брызг, тоже поглядывала на наколку и с осуждением кривила рот. Наконец не выдержала:

— Хватит уже. Не до всенощной же мне с вами тут сидеть.

— Грехов на нас, что той пыли, — ласково объяснила Катя. — Уж не обессудь, сестра, что сможем, то с себя ототрем. Одежду принесли, благодарствуем. А теперь посидела бы ты на свежем воздухе. Или за сохранность мочалок опасаешься? В большой расход мы обитель введем?

Сестра Евдокия вышла, напустив в студеную баню еще и дождливой сырости с улицы. Дверь захлопнулась со стуком. Вита опять вздрогнула.

— Да не дергайся. Нормальная тетка. Отвлекли мы ее от неотложных дел, вот и выражает законное недовольство, — Катя накинула полотенце девчонке на голову, а сама перешагнула через лавку, пошарила в саквояже.

Вита заморгала из-под полотенца на блеснувшую опасную бритву.

— В наших местах дамы считают своим долгом наводить порядок по всему телу, — с некоторым раздражением пояснила Катя. — Эпиляция, то да се…

— Мне выйти?

— Сиди, гриву свою суши. Я быстро…

…Темные кофточки, темные длинные юбки, — похоже, шили мрачные наряды здесь же в монастыре. Вита попыталась поддернуть чересчур широкую юбку.

— Обляжется, — утешила Катя, оправляя свой траурный комплект и пристраивая «наган» по возможности незаметнее.

Девочка кивнула, упрятала непослушные кудри под платок и замерла, глядя, как командирша натягивает пару новых шелковых чулок.

— А что? Тон подходит, — неубедительно попыталась оправдаться Катя и обозлилась на себя: — Могу я от портянок отдохнуть или нет?!

— Та вам портянки вообще грешно носити. Вам шелка да бархат до лица, — пробормотала Вита, складывая свою походную одежду и пододвигая стопку к девушке.

Катя покосилась на сданное имущество:

— Знаешь, казачий лапсердак и мое тряпье сестрам на ветошь отдай. А папаху себе на память оставь. Или на тот случай, если в дорогу потянет. Мало ли… Ты на меня, Вита, не серчай. Идти с нами действительно опасно.

— Я розумею, — девочка принялась утирать тряпкой воду с полу.

— Ого, какие вы одинаковые, — ухмыльнулся Пашка. — И не узнать. Истинные чорнички. А нас тут кормят — борщ хоть и постный, зато вдоволь.

Парни сидели за столом, хлебали из здоровенного горшка горячий борщ. Щедрыми ломтями был нарезан серый свежий хлеб. У Кати потекли слюнки. Прот протянул ложку:

— Садитесь. Я уже наелся.

Катя села. Зачерпнула борща, усмехнулась одинаково заинтересованным выражениям на мордах парней. Что белая гвардия, что красная, явно соображали — благотворно или нет на девиц повлияла смена имиджа? На взгляд Кати, девчонке в монастырском было куда лучше, чем в мужских обносках. И самой было бы любопытно взглянуть в зеркало — когда-то уже подобное бывало, рядилась добровольно-принудительно во все черное. Правда, там наряды попышнее были.

— Игуменья Виринея совсем плоха, — вяло доложил Прот. — Соберу я ей зверобоя и пустырника, да боюсь, больше на божью волю нужно уповать.

— Чем недужит? Может, за доктором съездить нужно? — тактично поинтересовался Пашка.

— Восьмой десяток ей. Можно и за доктором. Только был уже доктор, — сообщил Прот, поглядывая одним глазом на Катю. С другой стороны на командиршу косился молчаливый Герман. Грозить ложкой Катя не стала, только приподняла бровь — оба мигом в тарелки уткнулись.

Что ж на тебя так смотреть-то любят? Катя машинально двинула под столом ногами. Туго обтянувшие ноги чулки чувствовать было приятно, — вечно это ощущение забывается. Хотелось сбросить потрепанные сапоги, вольно пошевелить шелковыми ступнями.

— Матушка Виринея заговаривается. Обитель в упадке. Паломников, считайте, вовсе нету, — печально продолжал Прот. — Бедствие кругом. Только селяне продуктами и выручают.

— Не скули. Прокормитесь, — пробурчала Катя, вылавливая из горшка картошку.

— Да я не к тому, — с явной обидой сказал Прот. — Вита без куска не останется. Работа найдется. Мне и по травам, и в свечной мастерской послушание выйдет. Потом или в богадельню при епархии, или… Там видно будет. А насчет Виты не переживайте. Сестра Ольга ее пока на кухню определила.

— То не боится, что жидовка усих потравит? — неожиданно процедила Вита. — Мы же завжды убивицы алчные. Макесы[77] вечные. И кровь младенцев христианских пьемо. Или у монахинь кровь ледяна, много не выпьешь?

Прот растерянно моргнул. Пашка даже ложку выпустил. Герман поправил очки и сурово начал:

— Так, Вита, далеко не все думают. Я имею в виду, насчет еврейского вопроса. Хотя озверение и мракобесие достигли невиданных масштабов…

— Я слово «кукуруза» чисто выговариваю, — сказала Вита, разглядывая стол. — Не картавая. Можу и выжить, так? Може, мне волосы покрасить? Як шлюхе.

— Заткнулись! — Катя на миг прикрыла глаза. — Здесь все же монастырь, а то обложила бы я вас всех не по-детски. Проще нужно, девочки-мальчики. Хоть перед расставанием, добрее нужно быть, блин… Мы вас оставляем не потому, что надоели да мешаете. Вы прекращайте слепыми щенятами себя представлять. Прот, я бы с тобой поразговаривала с огромным удовольствием. Ты один из самых интересных парней, что мне за жизнь попадались. Только наши догонялки кровавые уже всякие разумные границы переходят. Нужно как-то из этой бойни выскакивать. Ты же все сам понимаешь. Теперь насчет сионистко-шовинистического бреда и прочей ксенофобии. Все просто, Вита. Если кто-то тебя оскорбит — поворачиваешься и уходишь. Если сильно задел за живое — можешь в морду плюнуть. Тебе решать. Как потом повернется, сама догадаешься. Пашка, оставь девушке «наган» и патронов. С нас не убудет. Только запомни, малая, — пальнешь не в того, забалуешь со стволом — я тебе руки повыдергиваю. От меня и на том свете не отсидишься. Это бог бесконечно милостив. Он всесильный. А нам за поступки отвечать да на свою голову надеяться приходится. Пусть глупую, пусть в своей невеликой мудрости размерами ночного горшка ограниченную. Лично я на гениальность не претендую. Я на честность претендую. Сама себе врать не хочу. Решила, что должна убить, — убей. Суди, как посчитаешь справедливым, бери от жизни что пожелаешь, спи с кем хочется. Только не забудь и перед собой отчитаться. По всей строгости, без всякого снисхождения. По-честному.

— Страшные слова, — пробормотал Герман. — Если все позволено, если греха нет, — что человека остановит?

— Он сам себя остановит, — буркнула Катя, уже раскаиваясь, что забралась в подобные философские дебри. — Или вы, Герман Олегович, считаете, что надзирать за человеком непременно должен надсмотрщик со стороны? Сверху? Снизу? Ибо сами мы вовсе не ведаем, что хорошо, что плохо?

— Екатерина Григорьевна, вы богохульствовать начинаете, — мягко предостерег Прот. — Нехорошо здесь, в благочинной обители, подобные дерзости говорить. Поостерегитесь. Сестра Ольга даром что преклонным возрастом паству не поражает. Характером резка. Ох, побаиваются ее сестры. Она к такому послушанию изловчится приставить, не приведи господь. Вы, Екатерина Григорьевна, дама свободная, а нам здесь жить. Сосуществовать. У сестры Ольги память крепкая.

— Это кто такая? Та, что глазастая? — заинтересовался Пашка. — Вся такая… разэтакая?

Прот глянул на дверь:

— Павел, вы бы борщ кушали. В обители одиннадцать сестер да пять трудниц. Что одна услышит, то и до всех дойдет. Интересовались бы вы монастырским бытием потише, я вас убедительно прошу. На улице опять дождь, а вы и обсохнуть толком не успели. Скучно сейчас в лесу-то.

— А я що? Я ж только из любознательности, — Пашка погрузил ложку в гущу борща и задумчиво добавил: — Может, сестрицам мускульная помощь нужна? Дрова там, или перетащить что тяжелое. Мы ж не против.

— Вот погоди, сестра Ольга тебе сама поможет. На дорогу выведет, благословение даст, — Прот понизил голос. — Вот вы, Екатерина Григорьевна, смуту нынешнюю ругали. И действительно, в прежние времена разве же такие особы, как та сестра Ольга, в келари выходили? Она же из мира меньше чем четыре года ушла. А сейчас на нее матушка Виринея всю обитель оставляет. Это на белицу-то, из столицы во исправление сосланную?! Духовник, отец Феофан, как приезжал, так очень отговаривал. Оба-то старых духовника, царство им небесное—…Прот перекрестился и вздохнул.

— Келарь — это, типа, зам по тылу? Сестра-хозяйка? Выходит, поднялась эта молодая особа. А из тебя, травник, заодно и неплохой шпион получился бы, — заметила Катя.

— Что вы такое говорите? — укоризненно покачал головой мальчик. — Я отца Феофана давно знаю. Я ведь к тому говорю, что…