Генри Олди - Герой должен быть один

– И что сказал? – Телем сунул руку в корзину, собираясь вознаградить Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.

– Что, что… Сказал, что пояс царский не для Геракла, а для Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а ее брюхо только сидонским канатом обматывать! Так что пусть амазонки пояс локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и началось же… Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо – и к колесницам! Он, Иолай, знаете, какой бешеный?! Я за ними, веткой отмахиваюсь, гляжу – пояс этот проклятущий валяется, все по нему топчутся… Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу…

Договорить Лихас не успел.

Увлекшись рассказом, караульщики забылись и проморгали колесницу, успевшую подъехать почти к самым воротам.

Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.

Рассмотрел.

Ничего особенного.

Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт, и на городские стены глядит.

Лишь глаза слюдой поблескивают.

Слезятся, что ли?

– Эй, Иолай! – донеслось со стены. – Ты как догадался, что я в Фивах?!

Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене Лихаса.

«Взлетел он туда, что ли?» – мелькнуло в голове у караульщика.

– Никак, – прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос колесничего. – Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!

– Да ладно тебе, – тоном ниже отозвался Лихас. – Чего я в Тиринфе не видел? Скукотища… Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не знаю, а я все знаю – и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту… я под столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я взвизгнул – он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе слезу…

Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на краю стены – отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на длинные когти – потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.

– Веревка у него, – оправдываясь, буркнул толстый караульщик, виновато косясь на Телема. – Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И лазит, подлец, что твой таракан…

Третий часовой и вовсе промолчал.

– Слышь, Телем, – все никак не мог угомониться толстяк, – это который Иолай-то? Ну, там, за стеной… Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это выходит, Телем?!

– Выходит, не выходит, – зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к засовам.

Он еле-еле успел – когда ворота со скрипом отворились, колесница уже собиралась двинуться прочь.

Рядом с коренастым Иолаем – при ближайшем рассмотрении возница оказался гораздо моложе, лет двадцати – подпрыгивал возбужденный Лихас, поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было перекинуто веревочное кольцо с крюком.

– Я это, – забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх заглядывая в строгое лицо возничего. – Я хотел… меня Телемом звать…

– Гундосый? – странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.

– Нет, Гундосый – это мой дед. А я… я – Никакой.

Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.

– Никакой? – уже спокойно переспросил возничий. – Никакой – это плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если, конечно, он – человек…

– Понял, – вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.

– А если понял, значит, уже лучше, – Иолай снял с левой руки массивное запястье. – Держи, приятель! Принесешь деду в жертву… пусть ему в Аиде икнется!

…Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед, словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.

– Что ж это выходит? – подойдя к Никакому, в сотый раз повторил толстый караульщик. – Это выходит, что трепач Лихас и впрямь… на амазонок?

– Знаешь что, – пробормотал Телем, не оборачиваясь, – сломай-ка мне, пожалуйста, нос!

– Зачем? – испуганно попятился толстяк.

– Низачем. Буду Гундосым… как дед.

«Интересно, это хорошо или не очень – быть бездельником?» – Иолай усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.

Мысль эта допекала его уже месяца три – как раз с того момента, когда Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду,[46] с кислой миной возвестившему об окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.

Копрей, конечно, не простит… впрочем, плевать. Тем более, что зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым существом.

Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.

Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу появляться в пределах города – многие считали, что из трусости, но Иолай знал, что это не так – и общался со своим слугой через Копрея.

Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.

В смысле – кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то там Геракл!

Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать Тиринф – резиденцию Геракла – в неприступную крепость, способную выдержать любую осаду.

Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены – паскудный город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных замыслах.

Микены – влиятельнейший центр Эллады – незримо охватывало полукольцо древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального Пелопоннеса – Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно приходилось откупаться.

Откупаться людьми.

А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых Тартаром – этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу озверевших от запаха вина сородичей.