Генри Олди - Герой должен быть один

Это случилось за два часа до рассвета.

И Гипнос недовольно поморщился, пролив маковый настой, когда громоподобный хохот трех луженых глоток сотряс южные ворота Фив и разбудил по меньшей мере половину Беотии.

– Охо-хо-хо! Уха-ха-ха! Гы-гы-ик! Когда они ходили с Гераклом на амазонок! Го-го-го!..

Громче всех веселился Телем-Никакой, потомственный караульщик. Его дед, покойный Телем Гундосый, полжизни просидел у фиванских ворот, его отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном посту; и сам Телем, внук Телема и сын Краная, вот уже полтора десятилетия шел протоптанной стезей.

Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году стал Телемом-Никаким, и временами ему казалось, что этим он позорит своих достойных предков.

Особенно когда злые языки утверждали, будто прозвищем Телем обязан жене; верней, ее ответу на вопрос подруг: «Каков Телем на ложе?»

Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут похвастаться, что у них в жизни всего одна неприятность?!

– Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок… Боги, этот мальчишка рассмешит и мертвого!

– Нечего ржать, мерины! – звенящим от негодования голосом выкрикнул щуплый паренек, сидевший на корточках перед Телемом и двумя другими караульными. – Именно так! Этот шрам я заработал, когда мы с Гераклом ходили на амазонок!

Трехголосое хрюканье было ему ответом – на большее у караульщиков не хватило ни сил, ни дыхания.

…Паренька звали Лихасом. Минувшим утром он явился в Фивы и до вечера просидел у ворот, развлекая часовых своей болтовней. Вечером же Лихас неожиданно ушел в город, где пропадал до полуночи, после чего вернулся встрепанный и запыхавшийся; теперь он снова коротал время с караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.

За время его отсутствия Телем успел плотно поужинать и вдоволь поразмышлять о старых добрых временах. К последнему смутному пятилетию определение «добрый» никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах шумно и зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на час называли себя именем умершего Креонта (удачу, что ли, приманивали?); сейчас в басилеях ходил невоздержанный в разгуле и скорый на расправу Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского.[45]

Свое правление Лик начал с того, что безо всяких причин изгнал из города двух женщин – Алкмену и Мегару, мать Геракла и жену Геракла. По слухам, женщины перебрались в Тиринф, где отдыхал между подвигами их великий родственник, и долгое время Фивы жили надеждой на появление разгневанного сына Зевса и избавление от беззаконного Лика.

Не дождались.

Для разнообразия стали поговаривать, что басилей Лик – оборотень, ночью рыскающий по городу в поисках добычи. Сам караульщик Телем в подобные байки не верил, хотя однажды встретил на темной улице большую серую собаку, которая цапнула его за ягодицу и удрала, чем дело и кончилось. Но многие фиванцы упрямо стояли на своем, возводя род басилея то к Аполлону Ликейскому, то к аркадскому царю Ликаону.

Последнего Зевс еще до потопа за его дикие выходки сделал волком, после чего на всякий случай испепелил молнией.

Фивы, сами того не замечая, становились захолустьем – вот и сдабривали обыденность крупнозернистой солью легенд. Особенно это проявлялось при встречах с разговорчивыми путниками вроде Лихаса, потому что любой разговор неминуемо сводился к очередным деяниям богоравного Геракла – и фиванцы мигом напоминали встречным-поперечным, где расположена родина героя!

Опрометчивые попытки путников и самим примазаться к славе великого земляка всех фиванцев карались публичным осмеянием – как, например, сейчас, когда щуплый Лихас заявил, будто звездообразный шрам на лбу он заработал в походе на амазонок.

Отдышавшись, Телем-Никакой тщательно вытер слезящиеся глаза, потом протянул руку и одобрительно похлопал парнишку по плечу, чуть не опрокинув Лихаса наземь.

– Молодец! – просипел караульщик. – Весельчак! Это ж надо придумать – мы с Гераклом…

Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.

– Да, мы! – Лихас стряхнул увесистую руку Телема и злобно сверкнул глазами. – Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь! А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!

– Шестой год? – быстренько прикинул в уме Никакой. – Это, значит, тебе на момент вашей знаменательной встречи было эдак лет десять… а Геракл как раз во Фракии у Диомеда-бистона кобылиц-людоедов отбирал! Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!

– Кто я есть? – не понял Лихас. – Диомед, что ли?

Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол тремя сытыми и склонными к игре котами.

– Ты и есть кобыла-людоед! – добродушно заржал второй караульщик, хлопая себя по объемистому брюху. – Эх ты, трепло гулящее… давай, ври дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?

– Не-а, за яблоками он меня не взял, – сокрушенно признался Лихас, хмуря реденькие белесые бровки. – Далеко, говорит, не дойдешь. Сам пошел, с братом. Я ему: «Что я, маленький?» – а он мне…

– А он тебе дубиной по лбу! – закончил за Лихаса Телем-Никакой. – Вот шрам и остался! Ладно, герой, держи – заслужил…

Тонкостью чувств Никакой не отличался, но Лихас успешно помогал убивать время и потому заслуживал поощрения. Так что Телем порылся в корзине с провизией, извлек желтое крутобокое яблоко и швырнул его парнишке.

– Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид – но, с другой стороны, и ходить никуда не надо… Жуй, Лихас, и давай еще про амазонок! Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала, а тут Гера в чужом обличье бучу устроила?

– Это не Гера, – грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.

– А кто?

– Это я.

Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но Никакой исподтишка показал им кулак – здоровенный, волосатый и очень убедительный. Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!

– Мы под их бабскую столицу в Фемискире, – продолжил меж тем Лихас, – целой армией пришли. Тыщ десять, если не больше. Только штурмовать не стали – Геракл решил посольство отправить. Племянника Иолая-возничего, потом Тезея-афинянина… ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит, Лихас, впереди и зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!

– Ну а ты? – не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.

– А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу Ипполиту умасливали пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то, а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы с копьями… Молчу. Долго молчу, устал уже – тут наши возвращаются. Тезей весь мокрый, красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют! Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский пояс великому Гераклу?! Я смотрю – царица враспояску, пояс в руках держит, Иолаю протягивает. И советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали. Ну, тут-то я и заговорил…