Генри Олди - Сборник "Чистая фэнтези"

Тетушка Эсфирь была еще жива, когда Анри перешла на службу в Тихий Трибунал.

Тетушка благословила.

Мигрень одолевала, треклятый дятел разошелся не на шутку. Чтобы снять напряжение, вигилла взялась прибирать в кабинете. На генеральную уборку не было ни сил, ни времени, но так, слегка, для восстановления тонуса… Раздвинув шторы, она куском старого бархата протерла пыль со стекол. Переставила вазон с горечавкой на полку слева от входной двери; подоконник украсила горшочком с бледно-лунными коломбинами. Зеркало сняла с обычного места, возле боковых стеллажей, и нацепила на особый крюк у стенного шкафа, где хранила архивы. Здесь располагался острый угол «ша»; зеркало сразу начало гасить негативные потоки, отражая в глубине красавицу, заламывавшую руки, башню и кристалл. Чернильный прибор Анри сдвинула на край столешницы, подальше от входа. Откинула крышку, сунула в череп камелопарда тонко очинённое перо дикого гуся, серое с темной каймой.

Дольше всего она задержалась у книжных полок.

Трехтомник «Семи Партид» — ниже, прямо над панелью. «Malleus Maleficarum» — выше, к завиткам лепного орнамента. «Hexerei: основы ведовства» — на стол, рядом с чернильницей. «Шульхан Арух» вигилла задержала в руках, открыв на странице с закладкой и перечитав в сотый раз любимую цитату: «Тот, кто не может выжить без милостыни (старцы, больные либо иные страждущие), но отказывается от помощи, виновен в совершении самоубийства…» Старинный кодекс после долгих колебаний встал на почетное место, между «Оговорами под пыткой», в лилльском переплете, и шорманским «Hexen-Sonderkommando», запрещенным к частному распространению после решения Высшего суда в Шормане и Брехте.

Мигрень обиделась и отступила.

Анри для верности спрятала во второй ряд склянку с эмбрионом крота-вещуна, «лохматым» веничком подмела пол и ощутила прилив сил.

Этому способу накопления маны ее обучила тетушка Эсфирь, великая аккуратистка. Тетушка даже смерть ухитрялась держать на пороге более девяти лет, не давая войти в дом, — не вставая с постели, Хусская сивилла диктовала юной компаньонке, что следует в жилище переставить, где прибрать на ходу, а где навести порядок с особой тщательностью. Жаль, вечно связывать руки упрямой гостье с косой нельзя, будь ты хоть сам Нихон Седовласец.

На полке ожила бронзовая статуэтка глухаря. Птица встопорщила перья, клацнула клювом, прочищая горло. Глазки, выточенные из агата, моргнули раз-другой.

— Анри, я очень тороплюсь. Занеси рапорт.

— Да, Месроп. Иду.

В Тихом Трибунале не приветствовались казенные титулования. К председателю Анри обращалась по имени. Месроп Сэркис на этом настаивал категорически, не скупясь на выговоры с занесением для особо церемонных сотрудников. Лишь при квизах Приказа, послах сопредельных держав и в августейшем присутствии начальник «двух Т» дозволял вигиллам «господина председателя». Это он называл «памяткой о бдительности», не объясняя, что имеет в виду.

Поднявшись на четвертый этаж, Анри застала Месропа в коридоре, у распахнутого окна.

— Сам порталами шастай! — кричал волшебник, до половины высунувшись наружу и рискуя сверзиться вниз оставшейся половиной. — Скороход! А мне изволь карету! Со всеми удобствами! С подушками! Шевелись, грифон тебя заешь!

Безукоризненно вежливый в большинстве случаев, иногда толстяк позволял себе расслабиться. В такие минуты он делался похож на портового амбала-грузчика, скопившего деньжат, располневшего от безделья и коротающего старость за кружкой пива. Никто не принимал всерьез его ругань, хотя все притворялись напуганными до крайности. Зато когда Месроп блистал манерами лорда, становясь тихим, как шипение змеи, и ласковым, будто пена от висельного мыла…

— Рапорт оставишь секретарю, — без паузы сообщил он, не оборачиваясь к Анри. Видимо, «заетый грифоном» слуга требовал неусыпного присмотра. — Копию сожжешь на транс-лампадке, с наговором. Я в дороге просмотрю… Квесторы живы, как мыслишь?

Молчание вигиллы он понял правильно.

— Жаль, искренне жаль… теперь будет труднее…

Что именно теперь будет труднее, Месроп не сказал. Над его лысиной, вися на паутинке, качался отчаянно храбрый паучок-отшельник. Анри машинально отметила длину паутинки, размер паучка, цвет брюшка, амплитуду колебаний от сквозняка; дала поправку на день недели… По всему выходило, что председателя Месропа ждет дорога дальняя и куча разномастных королей. Интерес светил козырный, но нервный. В сочетании с поздним вечером, верней, с надвигающейся ночью, результат гадания наводил на разные мысли.

Например, о том, что уборщикам Трибунала светит нагоняй.

Развели паутины…

— А ты не мудрствуй, голубушка, не мудрствуй лукаво, — по-прежнему глядя в окно, Месроп извернулся и погрозил вигилле пальцем. — Зачем красавицам лишние морщины? Лучше доложи вкратце, чем станешь заниматься с утра. Я вас, работничков, знаю, вам бы до полудня бока давить…

Тот факт, что завтра — выходной, председатель опустил.

Сделал вид, что забыл.

Паучок решил не искушать судьбу и удрал под карниз, на котором крепились портьеры. Такое бегство предрекало смену пустых хлопот на хлопоты, полные до краев, о чем Анри благоразумно не стала сообщать начальству. Доложив о «Розе Шагов» и чаровом отпечатке мана-фактуры записей (не забыть отнести в Большой Гаруспициум!), она вспомнила об остаточных эманаурах. Эта память словно нарочно притаилась, чтобы сейчас больно плеснуть в висках.

— Хочу взять некро-след от гостиницы. Выяснить, куда двинулись телеги, увозя тела. На уличную стражу надежда слабая, наверняка проморгали, олухи… Есть шанс, что покойников прячут в городе, ожидая, пока уляжется тревога.

— Сама, что ли, след брать станешь? — Месроп наконец обернулся к вигилле и расположился на широком подоконнике, скрестив ножки. Толстяк сейчас был похож на глиняную фигурку Добряка Сусуна, какими торгуют разносчики в Сусунов день. И ухмылочка такая же, плотоядная. — Новые таланты прорезались? Почему я не в курсе?

— Привлеку следопыта. Легавого волхва, например. Ухмылочка сделалась шире, напомнив трещину входа в геенну. Ровненькие, остренькие зубки председателя Трибунала блестели, как благие намерения, жемчугом которых мостят дорогу к Нижней Маме. Анри и сама поняла свою ошибку. Легавые волхвы, люди тонкой, нервной маны, брали только живой след. В поисках «мертвой строчки» они неизменно пасовали. Стыд и позор, сударыня вигилла. Разрешаю покраснеть и сгореть от смущения.