"Фантастика 2025-159". Компиляция. Книги 1-31 (СИ) - Небоходов Алексей

Реакция зала после последнего аккорда была похожа на давно ожидаемый, но всё равно неожиданный взрыв. Публика на мгновение застыла, затем разразилась аплодисментами, смешанными с удивлёнными восклицаниями. Люди вскакивали, забыв о советской сдержанности.

– Это революция! – громко провозгласил мужчина из первого ряда, театрально вскинув кулак вверх.

– Новый театр! – отозвалась женщина в старомодной шляпке, сбитой на сторону бурными аплодисментами.

Голоса зрителей сливались в хор восторга и удивления:

– Какая дерзость! Какая смелость!

– Гениально, абсолютно гениально!

– Это не театр, это оргия и сатира, что-то совершенно новое!

Слова встретили взрыв смеха и одобрительных выкриков. Люди выражали благодарность актёрам за смелость, воспринимая эротическую постановку как вызов системе, новую форму ироничного протеста.

Михаил стоял за кулисами, улыбаясь и сжимая в кулаке потрёпанную программку. Его переполняло чувство триумфа, смешанное с тревогой. Он смотрел на актёров, замерших в финальной позе: тела идеально переплетены, взгляды устремлены в зал с вызовом.

Эта поза должна была показать зрителям их собственные жизни через призму абсурда и эротики. Конотопов ощутил, что добился своего: секс стал языком, связывающим искусство и протест, стал метафорой эпохи, бросающей вызов советской морали.

Он глубоко вдохнул, поправил пиджак и уверенно вышел на сцену. Зал снова разразился овациями, теперь уже лично ему. Михаил не торопился говорить, наслаждаясь моментом и чувствуя себя частью чего-то нового и невероятного.

– Браво! – снова донеслось из первого ряда. – Михаил, ты создал настоящий театр!

Михаил мягко поклонился, иронично улыбаясь. Он хотел что-то ответить, но понял: любые слова сейчас лишние. Только чуть заметно кивнул, принимая похвалу, но мыслями уже был далеко впереди. Он размышлял о последствиях этого спектакля и о том, что он будет значить для подпольной культуры.

Внимание его снова привлёк молодой человек с растрёпанными волосами, теперь обращавшийся непосредственно к Михаилу:

– Михаил Борисович, это не просто спектакль! Это революция в искусстве! Театр, оргия, сатира – всё одновременно!

Зал ответил новыми аплодисментами, а Михаил, не скрывая улыбки, вновь едва заметно поклонился. Молодой зритель был прав: сегодня здесь произошло нечто большее. Михаил создал новый жанр, не вписывавшийся ни в советские, ни даже в западные рамки. Звучало это дерзко и даже самонадеянно, но он понимал, что его мюзикл уже стал легендой, обречённой на долгие обсуждения на кухнях и в очередях, но не в газетах и официальных кабинетах.

Занавес медленно опускался, скрывая актёров, но зал продолжал стоя аплодировать и выкрикивать слова благодарности. Люди не спешили уходить, бурно обсуждая увиденное.

– Невероятно! До сих пор не верится, что я видел это своими глазами, – горячо говорил пожилой мужчина в очках. Его супруга ошарашенно качала головой:

– Не думала, что такое вообще можно поставить…

– А представьте, что теперь начнётся! Об этом спектакле будут говорить годами, – вторил им молодой человек, случайно пересёкшийся с ними у выхода, его глаза блестели возбуждением и вдохновением.

За кулисами Михаил наблюдал, как зрители постепенно покидали зал. С каждым новым шагом публики его сердце наполнялось осознанием того, что он сделал нечто великое и необратимое. Михаил понимал: это был только первый шаг, начало пути, полного неизвестности и вызовов.

Но именно такое будущее манило его больше всего. Михаил чувствовал, как в нём пробуждается жажда перемен и ещё более дерзких экспериментов. И хотя он не мог предсказать, каким именно оно будет, он точно знал: после сегодняшнего дня советская подпольная культура уже никогда не станет прежней.

Последние зрители покидали зал, продолжая обсуждать спектакль. Михаил задумчиво смотрел на опустевшую сцену, где недавно звучали стоны и громкая музыка, и где только что родилась легенда. Эротический мюзикл по Чехову стал новым языком, объединившим искусство и протест, революцией, о которой теперь будут шептать с восхищением и страхом, обсуждая её тайно от посторонних глаз.

Он улыбнулся, чувствуя, как удовлетворение наполняет его тело теплом. Этот спектакль изменил его жизнь и жизнь всех присутствующих. Стоя в тишине за кулисами, Михаил знал: впереди ждут новые дерзкие идеи, которые он обязательно воплотит. Сегодня родилась легенда, которой суждено жить годами.

Глава 5

Минуло несколько лет. В восемьдесят третьем году Михаил сдержал слово, данное Ольге: купил кооперативную квартиру на юго-западе Москвы. Это было одно из редких обещаний, которые он действительно выполнил. Дело было не в настойчивости Ольги, а в том, что Михаил, дважды проживший жизнь, привык мыслить не желаниями, а обязательствами – так ему было проще укрепиться в зыбком настоящем.

Квартира стоила фантастические по тем временам двадцать тысяч рублей, оправдывая вложения. Просторные комнаты с кремовыми стенами были наполнены лёгкостью, совершенно чуждой советскому быту. Мебель доставил неугомонный Алексей, который, грузно шагая по паркету, не преминул заметить:

– Ну, Миша, Югославия тебя не подвела. А ты её?

На полках с музейной аккуратностью выстроились книги и журналы на иностранных языках. Михаил иногда перелистывал страницы, пытаясь в чужих словах найти подтверждение собственного бегства от реальности. Ольгу же больше занимали фотографии западных актрис с совершенно не советскими улыбками.

– Вот это жизнь, – вздыхала она. – А мы здесь только притворяемся.

В трёхкомнатной квартире жили Михаил, Ольга и её пятнадцатилетний сын Серёжа – странный подросток, слишком ранимый, чтобы не прятаться за угрюмостью. Михаил временами ловил себя на мысли, что видит в нём отражение собственной юности – с теми же неуклюжими попытками самоутвердиться, которые он старался забыть.

Серёжа обычно запирался в комнате, заваленной пластинками с полузапретными рок-группами, и в редкие минуты откровенности выходил на кухню, задавая Михаилу вопросы, от которых взрослым становилось не по себе.

– Дядя Миша, – спросил он однажды, глядя прямо в глаза, – коммунизм ведь скоро наступит, правда?

– Ну… – Михаил замялся, подбирая слова. – В жизни не всё так просто, как в учебниках.

– Зачем тогда в школе врут? – упрямо продолжал Серёжа, будто проверял Конотопова на прочность.

– В школе объясняют просто, чтобы каждый понял, – осторожно ответил Михаил. – Потом сам разберёшься, что к чему.

Он часто думал, что юность Серёжи проходит в эпоху двойных стандартов, в которой сам Михаил оказался дважды. В таких размышлениях ему виделась мистическая насмешка судьбы, отправившей его обратно в молодость с опытом, от которого не было никакой пользы.

Между тем за окном жизнь менялась. В стране правил Андропов, и это чувствовалось в мелочах: люди на улицах одевались аккуратнее, стараясь не привлекать внимание милиционеров, теперь чаще проверявших документы. Разговоры в общественных местах стали осторожнее – будто каждый прохожий знал, что за ним наблюдают.

Михаил особенно остро ощущал эту перемену. В переходах и на площадях стало тише. Музыка звучала лишь по праздникам, очереди в магазинах вытягивались не столько за дефицитом, сколько за подтверждением собственной нормальности, а фарцовщики замерли в движениях, прислушиваясь к чему-то тревожному в воздухе.

Однажды, возвращаясь домой с овощной базы, куда Михаил иногда заходил к Владимиру Фёдоровичу, он наткнулся на патруль дружинников. Попросили документы, и Михаил ощутил знакомый холодок, который, как он надеялся, остался в другом времени.

Дружинники внимательно изучали паспорт и шептались, пока старший не спросил прямо:

– Товарищ, а лицо у вас знакомое. В кино не снимались?

– Нет, – спокойно улыбнулся Михаил. – Я только смотреть люблю.

Отпустили быстро, но осадок остался. Вернувшись домой, Михаил долго сидел в кресле, глядя, как медленно загораются и гаснут огни в соседних окнах, будто люди за ними тоже не решались показать жизнь целиком.