Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб - Борисов Александр Николаевич

С.Г. Сватиков раскрыл клички в результате кропотливых поисков:

«Под именем „Дасс" скрывался французский гражданин Евгений Юлиев Гольдендах (однофамилец известного социал-демократа Давида Симхи Гольдендаха, партийная кличка которого была „Рязанов"). Гольдендах был сыном известного московского врача, натурализовался во Франции. Поначалу он оказывал услуги парижской сыскной полиции, а в октябре 1912 года начальником французской тайной полиции „Сюрте" был передан Красильникову. В 1913 году Бурцев стал выяснять, является ли Гольдендах провокатором или только шпиком, и, в конце концов, на основании полученных данных заявил, что уже в 1908 году тот состоял агентом французской полиции. „Дасс“ привлек было Бурцева к третейскому суду, но затем счел более выгодным привлечь к ответу за клевету у мирового судьи, требуя за бесчестье всего 600 франков. Охранка немедленно оказала Гольдендаху нужную денежную поддержку для ведения дела против Бурцева. Гольдендах упирал на то, что он — французский гражданин, и Бурцев, распространяя слухи о принадлежности еro к полиции, лишил его заработка от уроков. Суд в первой инстанции присудил Гольдендаху 150 франков. Летом 1914 года „Дасс“ снова оказался в Париже, где с ним через посредничество Абашидзе вступил в переговоры Бурцев, предложивший ему за „исповедь" хорошие деньги. Сделка не состоялась, так как Гольдендах убедился, что «у Бурцева вообще нет денег и едва ли представится ему возможность раздобыть хотя бы 3000 фр.».

Кроме «Дасса» в конце 1913 года Бурцевым был заподозрен Зиновьев. «Свободный художник» Александр Зиновьев до самого последнего момента состоял секретным сотрудником охранки с кличкою «Матиссэ» (ранее «Сенатор») с оплатой 500 франков в месяц. До начала 1913 года освещал Бурцева, у которого состоял секретарем. В декабре 1913 года Бурцев получил предупреждение, что около него есть провокаторы, и заподозрил Зиновьева, хотя сомневался, потому что тот в течение второй половины 1913 года несколько отдалился от Бурцева. В 1914 году Зиновьев уже был под наблюдением Бурцева.

Еще одним мобилизованным сотрудником Заграничной агентуры был Николай Чекан, социал-революционер, уроженец Харьковской губернии, по словам Люсти-ха, «не интеллигент». За свою эсеровскую деятельность был арестован где-то на юге. В конце 1912 года был командирован Департаментом полиции за границу «для содействия в деле политического розыска», причем заведующему агентурой указывалось, что при сношениях с «Сережей» (агентурный псевдоним Чекана; не путать с «Сержем» — агентурная кличка провокатора Элии Кагана) надлежит иметь в виду, что тот нуждается «в постоянном и опытном руководстве и что необходимо закрепить его переход на сторону правительства». Чекан освещал эсеров, получая за это 250 франков в месяц. Осенью 1914 года проживал в Париже. В 1915 году поступил во французскую армию, сведений не доставлял, но жалованье ему шло исправно.

Следующим сотрудником был французский журналист Раймонд Рекюли (агентурный псевдоним «Ратмир»). Красильников показал Следственной комиссии, что он был его личным сотрудником. На обязанности Рекюли лежало освещение французской прессы. Он был сотрудником «Revue Parlementaire», писал статьи по рабочему вопросу. Красильников, однако, умолчал, что «Ратмир» освещал связь между русским и французским социализмом, ездил на маневры французских войск.

Самым дорогим секретным сотрудником Заграничной агентуры была «ветеран агентурного труда» Мария Алексеевна Загорская, эсерка, работавшая много лет под кличками «Шальной» и «Шарни» с высоким «министерским» окладом 3500 франков в месяц. Она освещала верхи партии эсеров.

Вскрыть подлинное имя «Шарни» было особенно трудно. На допросе Красильников дал следующие показания: «„Шарни" был лично моим сотрудником. „Шарни" был известен лично вице-директору Департамента полиции Виссарионову и ротмистру Долгову. Он известен был также директорам Департамента полиции и товарищам министра Золотареву и Курлову и чиновнику особых поручений Троицкому. „Шарни" давал чрезвычайно мало сведений, прежде был деятельнее. Его держали в виду того, что по своему положению и связям он когда-нибудь одним показанием мог вознаградить все расходы».

На вопрос уполномоченного Чрезвычайной следственной комиссии, «думает ли Красильников, что „Шарни" может быть вскрыт на основании бумаг, только что поступивших в распоряжение Комиссии», тот ответил, что не уверен в этом. «Первоначально, непосредственно по моем приезде, я не имел никакого дела с „Шарни", переговоры с ним велись помимо меня Виссарионовым и Долговым. Я принял „Шарни" от ротмистра Долгова в конце 1910 года. Заведующий Особым отделом Департамента полиции, а затем вице-директор Департамента Броецкий был в Париже в конце 1910 года, и им представлен подробный доклад о сотрудниках, который должен быть в делах Департамента полиции».

Еще 29 ноября 1910 года Виссарионов писал Красильникову лично и совершенно секретно:

«По приказанию г. товарища министра внутренних дел в дополнение к личным моим переговорам с Вами имею честь просить Ваше высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее время в обсуждение вопроса с „Шальным" о возможности его выезда в Россию, и в частности в Петербург. Инициатива поездки никоим образом не может и не должна исходить от „Шального". Необходимо лишь его согласие в случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей. Та роль, о которой я лично говорил с „Шальным" и с Вами, представляется для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться в зависимости от обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к тому, чтобы гарантировать ^Шальному" удачное выполнение при исключительно строжайшем соблюдении его положения. Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты».

Комиссия Раппа колебалась в своих предположениях, готовая заподозрить самых крупных эсеров, живших в Париже. В Департаменте полиции точные указания отсутствовали. Но псевдоним Загорской был взят из названия романа Дюма «Графиня Шарни», что указывало на женщину (такие клички для мужчины, как «Катя» и тому подобные, очень редки). Имелись кое-какие указания на то, что в доме Загорской в Париже бывали видные социалисты-революционеры, и содержание дома должно было обходиться ей недешево. Поэтому по приезде в Париж комиссар Временного правительства за границей при первом же допросе Красильникова предложил ему подтвердить или отвергнуть его догадку. Красильников признался, что «Шарни», или «Шальной», — действительно Загорская, но из-за личных отношений с «Шарни» просил от подобных расспросов его освободить. «Шарни» не могла быть вызвана на допрос, ибо выбыла на юг Франции.

В Департаменте полиции не оказалось никаких документов о «Луи», «Рауле», «Туристе», «Янусе», «Гамлете», «Манчжурце». С ними имел дело лично Красильников. Однако выяснилось, что «Туристом» был Рауль Жоливе, француз, агент наружного наблюдения при Гаргинге и Красильникове. Согласно донесению последнего, в 1913 году он «был уволен за надувательство, за посылаемые им ложные донесения, тогда как он находился у своей жены — далеко от места наблюдения». Жоливе обратился к Бурцеву и предложил ему продать какие-то документы и сделать разоблачения, но дело не состоялось только потому, что у Бурцева не было денег. А между тем Жоливе, бывший агент парижской полицейской префектуры, был отлично рекомендован Красильникову, и при расчете с ним, несмотря на изобличение его в обмане, ему, кроме полного расчета, выдано было еще вознаграждение в размере месячного содержания.

«Рауль», секретный сотрудник, освещавший Бурцева, был сыном Жоливе.

Под кличкой «Янус» скрывалась мадам Ришар. Работая в охранке, давала сведения Бурцеву, а затем, перейдя на службу к Бурцеву, давала сведения о Бурцеве Бинту. В архиве Заграничной агентуры имеется много писем Бурцева, доставленных госпожой Ришар.

Охранным мастером на все руки был сотрудник «Гретхен», похитивший свою кличку у фаустовской Маргариты, — Игнатий Мешков, он же Кокочинский. Родился в Лодзи в 1881 году. В 1898 году поступил вольноопределяющимся на военную службу и с этого момента вошел в сношения с революционными организациями Лодзи. Распространял нелегальную литературу среди солдат и офицеров и скоро занял выдающееся положение в Бунде. Там его партийная кличка была «Павел». В августе 1906 года Кокочинского отправили делегатом на 7-й бундовский съезд, затем назначили секретарем Центрального бюро заграничной организации Бунда. В 1910 году Кокочинский обратился письменно к Красильникову с предложением своих услуг. Предложение было принято, и с той поры Кокочинский с необычайным усердием осведомлял охранку обо всем, что делается в заграничных партийных кругах. От Заграничной агентуры Кокочинский получал жалованье от 12 до 15 тысяч франков в год. Освещал деятельность Бунда, польских социалистических партий, давал обстоятельные доклады о парижских социал-демократических газетах «Голос», «Начало», «Наше слово» и сообщал подробнейшие сведения о различных заграничных партийных деятелях. Сфера наблюдения «Гретхен» не ограничивалась одной Францией, но распространялась и на Швейцарию. «Гретхен» докладывал также о событиях и партийных делах в России, ездил специальными поручениями охранки в Польшу. С  1914-го по 1917 год Кокочинский не принимал близкого участия в партийных делах, но, несмотря на это, продол-жал по-прежнему осведомлять охранку о Бунде, меньшевистских организациях, составе редакции и направлении газет «Голос», «Наше слово» и так далее. Интересующие охранку сведения Кокочинский получал от некоторых неосторожных товарищей, которые рассказывали Кокочинскому все, что знали о партийных делах, порой самых Конспиративных. Как запасной унтер-офицер из вольноопределяющихся 39-го пехотного Томского полка, уволенный в запас 25 октября 1902 года, Кокочинский подлежал в 1915 году призыву в войска, но Красильников выхлопотал ему отсрочку. На допросе Кокочинский признался в том, что состоял секретным сотрудником Заграничной агентуры. По показаниям Люстиха, известный деятель еврейского социал-демократического рабочего движения, «член ЦК Бунда, Медем был арестован по указанию „Гретхен"». Он же показал: «Дня через три после известия о русской революции ко мне явился сотрудник „Гретхен" — Кокочинский и заявил, что он сам присутствовал при собрании революционеров, на котором было решено захватить бюро Заграничной агентуры». Люстих вместе с женою и заведовавшим канцелярией бюро Мельниковым вынесли из архива охранки ряд важнейших бумаг за — последние пять лет, причем бумаги эти были возвращены лишь по требованию Раппа значительно позднее.