Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

Ром также помогал спокойней думать об Эйлин. Между нами, так сказать, был сломан лед, и я убедился, что плаванье – не единственное занятие, навык которого сохранялся неизменным на протяжении десятилетия. Но когда я был трезв и в здравом уме – или в том уме, что был у меня обычно – я чувствовал себя неловко из-за похоти в своих мыслях, когда смотрел на нее. Немного рома помогало мне раскрепоститься и принять, например, тот факт, что вовремя поездки на заднем сидении «Пинто» я и правда хотел погладить Эйлин по бедру. Ну и тому подобные вещи.

Каким же беспокойным выдалось утро! Но пить ром до обеда считалось дурным тоном, так что я находил себе другие занятия, чтобы отвлечься: плаванье, беседы, покупки, поездки. Я старался избегать Эйлин до тех пор, пока не накачаюсь чем-нибудь успокаивающим.

Теперь я привык отвечать, когда люди обращались ко мне: «Чарли». Обычно я говорил в ответ: «А?». И, казалось, вокруг все время много людей. Та компания, с которой я познакомился в понедельник вечером, продолжала оставаться частью нашего окружения – своеобразная группа с переменным составом, обычно собирающаяся после обеда и остающаяся вместе до поздней ночи. Присоединившись к ним с подачи Эйлин, я купался вместе с ними на пляже Лукильо, играл в казино в Сан-Хуане, выпивал в одном из арендованных домов. Дни были гораздо насыщеннее событиями – и в тоже время более пустыми – чем во время моей прошлой жизни в монастыре, и я чувствовал себя неофитом, погружающимся в изучение этого призвания. Я молчал, наблюдал и слушал, позволяя групповому единодушию определять мой курс.

Вечером во вторник я провел три часа за столом для игры в кости, делая ставки против «стрелка», [78] и выиграл двести семьдесят долларов. Эйлин отказалась взять деньги.

Утром в среду Шейла Фони целый час втирала мне на пляже, что Рак, вроде меня, идеально сочетается со Скорпионом, вроде Эйлин. Затем она поведала мне о Кенни Боуне больше, чем я хотел бы знать, включая интимные детали, которые, откровенно говоря, были не моим делом, и уж тем более не ее. По версии Шейлы, Кенни Боун представал кем-то средним между Бренданом Биэном и Рейнхардом Гейдрихом, [79] но без таланта Биэна и результативности Гейдриха.

В ходе разговора всплыл один занятный факт: Кенни Боун не входил в здешний социальный круг.

– Ты гораздо лучше того первого парня, с которым она вернулась, – заметила Шейла, дав мне подсказку.

Расспросив ее поподробней, я выяснил, что Эйлин всегда немного выпадала из общего ритма группы, «даже в начальной школе». В детстве она имела обыкновение заводить друзей в местных школах, и позже не избавилась от этой привычки, поступив не в один из обычных колледжей, а в Антиох, [80] который Шейла по какой-то причине считала еврейским.

В Антиохе она и познакомилась с Кенни Боуном. Как и в случае с ее увлечениями в средней школе, друзьям из ее круга сразу стало ясно, что ни к чему хорошему эти отношения не приведут.

– С тех пор, как ей исполнилось двенадцать, – сказала Шейла с чувством глубокого удовлетворения в голосе, – она то и дело с кем-то сбегала, но всегда возвращалась. Обычно с поджатым хвостом.

В последнем я усомнился; как мне казалось, гордость Эйлин не позволила бы ей показывать эмоциональную реакцию на неудачи. Но я учитывал чувства самой Шейлы, оценивая ее подбор слов. Ее тщательно скрываемая боль от постоянного пренебрежения со стороны Эйлин, сочеталась с непоколебимой искренней верой, что их тусовка – лучшее место, где только можно проводить время вместе с лучшими друзьями из возможных, наивысшая ценность в этой жизни. Эйлин была для Шейлы одновременно обидой и загадкой, и для остальных, по-видимому, тоже.

Шейла не говорила этого прямо, но у меня сложилось впечатление, что она – и, предположительно, остальные из группы – не воспринимают меня всерьез, поскольку я не входил в их круг. Несмотря на это, я стал шагом вперед по сравнению с Кенни Боуном и, несомненно, лечебной паузой для Эйлин, пока она не будет готова остепениться и связать жизнь с кем-то из свободных мужчин ее круга (эти люди уже настолько утратили свое наследие, что развод был для них в порядке вещей, как и в обычном обществе).

Из разговора с Шейлой я также узнал, что Эйлин приехала сюда не одна. Вплоть до дня, предшествующего моему появлению, ее сопровождал мужчина – не пресловутый Альфред Бройл, а некий Малькольм Каллабан, «классный парень из городских теленовостей». Но незадолго до меня между ним и Эйлин произошла какая-то бурная ссора, и Каллабан в ярости улетел обратно в Нью-Йорк. Вспыльчивость Эйлин была так же хорошо знакома ее друзьям, как и ее неудачные попытки жить вне тусовки. Но, должен сказать, я пока с таким не сталкивался. Я бы расспросил о подробностях – кричала ли она, бросалась вещами, тихо кипела или мстила тайком? – но тут к нам присоединилась сама Эйлин, потом наступило время обеда, и тема была закрыта.

– Эй, Чарли, хочешь выпить?

– Как только допью.

Мы с Эйлин прогуливались вдвоем в Эль-Юнке, любуясь зелеными окрестностями с башни, когда я вновь затронул тему продажи нашего монастыря ДИМП. После приезда на остров я редко вспоминал об этом, хотя до завершения сделки оставалась всего неделя, после чего все надежды будут потеряны. Но мои собственные хаотичные переживания вытеснили этот вопрос из головы, а когда он время от времени всплывал в сознании, я решительно отбрасывал его, чувствуя, что не в силах ничего сделать. Но башня Эль-Юнке вновь пробудила эти мысли, причем столь настойчиво, что игнорировать их не получалось.

Эль-Юнке – тропический лес в горах Пуэрто-Рико, часть которого облагородили, превратив в Карибский Национальный парк (район Лукильо). Дорога, отходящая от главного шоссе, ведет на юг, и после мили обычного равнинного пейзажа начинает подниматься, изгибаться и петлять по крутым горным склонам, углубляясь в тропический лес. Бо́льшая часть дороги постоянно в полумраке из-за огромных нависающих над ней папоротников, жуткие деревья теснятся по обе стороны проезжей части, а их корни извиваются под землей, словно серые змеи.

Деревья, лианы и кустарники сплелись в единый узор, как в иллюминированных рукописях аббата Урбана – дважды по пути наверх мне казалось, что переплетение растительности образует надпись: «ЛИНДИ-ЛЭНД». [81] Изредка мы проезжали мимо крошечных водопадов, низвергающихся по скользким темным валунам.

В пяти милях от начала пути, преодолев очередной крутой поворот, мы вдруг оказались у башни. Забавная, молчаливая, нелепая, безымянная, совершенно бесполезная, она возвышалась на расчищенном от леса участке – круглая башня из серо-голубых камней, высотой около сорока футов, увенчанная зубчатым парапетом в стиле крепостной стены Камелота. Вокруг лишь джунгли и небольшая парковка, а внутри – винтовая лестница, ведущая на вершину, откуда в ясный день можно увидеть даже Виргинские острова.

Но не сегодня. Объявление у входа в башню предупреждало, что, если листья деревьев на склоне горы перевернутся, обнажив свою бледную серо-зеленую изнанку – вскоре жди дождя. И когда мы достигли вершины башни, листья и правда совершили свой таинственный переворот, создавая впечатление, будто эта гора, единственная из окрестных гор, выцвела на солнце.

На юге над вершинами вздымались темные тучи, похожие на огромные подушки, а в воздухе витал влажный запах плесени. На севере и востоке извилистые долины уходили вдаль, заканчиваясь узкой бежевой полосой пляжа перед ровной голубой гладью океана.