Хранители Братства (ЛП) - Уэстлейк Дональд

Мы пересекли 51-ю улицу, теснимые спешащими грубиянами, и тут я обратил внимание на впечатляющее здание церкви слева, сказав:

– Что ж, это обнадеживает.

Брат Оливер едва заметно покачал головой, затем склонился ко мне, так, что его капюшон почти касался моего, чтобы я мог расслышать его слова сквозь уличный шум.

– Это церковь святого Варфоломея, – сказал он. – Не наша.

– Да? – удивился я. Выглядела церковь точь-в-точь как одна из наших.

– Англиканская, [12] – пояснил аббат.

– А, – сказал я. Sanctum simulacrum [13] – вот что это.

На следующем перекрестке мы миновали «Уолдорф-Асторию» – настоящий собор Странствий, но тоже не из наших. На 49-й улице знаки светофоров «ИДИТЕ» и «СТОЙТЕ» не работали, поэтому мы решили перейти на другую сторону Парк-авеню, хоть это и значительно удлиняло наш путь. Теряющиеся вдали полосы движения разделял поросший травой бульвар, такой же неопрятный, как внутренний двор нашей обители, но более узкий.

Перейдя улицу и оглянувшись, я едва смог различить наш монастырь, примостившийся среди окружающих его строений, словно древний звездолет из камня и дерева среди отсталых варваров.

– Идем же, идем, – сказал мне брат Оливер. – Скоро все кончится.

Как бы не так. Путь до Пенсильванского вокзала был нескончаемым и ужасающим. Мэдисон и 5-я авеню оказались еще более оживленными и многолюдными, чем Парк-авеню – и при этом более тесными. А западнее 5-й авеню мы будто перенеслись в Вавилон.

Прохожие стали ниже ростом, плотнее и более смуглыми, и они говорили на столь путанных наречиях, словно мы оказались в Багдаде или в палатке проповедника. Испанский, идиш, итальянский, китайский и Бог знает какие еще. Не сомневаюсь, что в толпе звучали урду и курдский, пушту и персидский.

Пенсильванский вокзал представлял собой отдельную разновидность кошмара. Там заканчивает путь Центральная железная дорога Пенсильвании и железнодорожная ветка Лонг-Айленда, и образовавшийся в результате хаос был столь затуманен безумием, что я затруднялся что-либо в нем разглядеть, не говоря уж о том, чтобы описать. Спускаясь по эскалатору, чтобы попасть в главный зал вокзала, я окинул взглядом открывшуюся мне панораму и нашел в ней сходство с массой муравьев, копошившихся на дне бутыли из янтарного стекла.

Потом мы никак не могли найти нужную нам железнодорожную ветку. Вторую-то мы нашли без труда, и она попадалась нам снова и снова: Пенн-Централ здесь, Пенн-Цетрал там, но где же благословенная Лонг-Айлендская железная дорога?

В недрах земных. Мы остановили спешащего вокзального служащего, и тот неохотно указал нам путь; оказалось, нам надо спуститься по лестнице на уровень ниже. Переход напоминал тот, что мы совершили, перейдя с восточной стороны 5-й авеню на западную – мы опустились не только фактически, но и по статусу. Это было несомненно.

– Теперь я понимаю, – сказал я брату Оливеру, – почему преисподнюю всегда изображают ниже поверхности земли.

– Мужайся, брат Бенедикт, – посоветовал мне аббат, направляясь к справочному бюро, где мы получили торопливые объяснения: как купить билеты и сесть на поезд. Поезд в направлении Сейвилла отправлялся через двадцать пять минут.

– Пересадка в Ямайке, – отчеканил сотрудник справочного бюро. – Без пересадки в Вавилоне. [14]

Брат Оливер склонился к нему, откинув капюшон, чтобы лучше слышать.

– Прошу прощения?

– Пересадка в Ямайке, без пересадки в Вавилоне, – повторил сотрудник справочной и перевел взгляд на следующего в очереди.

– Я этому совершенно не удивлен, – сказал брат Оливер, и я с удовольствием заметил, что сотрудник справочного бюро недоуменно покосился нам вслед, когда мы двинулись покупать билеты. Значит, все-таки можно завладеть вниманием одного из этих дервишей.

– В 1971 году, – поведал мне брат Оливер, пока наш поезд пробирался сквозь индустриальные трущобы Куинса, – Нельсон Рокфеллер, в ту пору губернатор штата Нью-Йорк, объявил железнодорожную ветку Лонг-Айленда лучшей в мире. Это произошло первого ноября того года.

– Тогда я еще более изумлен, – сказал я, – что кто-то вообще отваживается совершать Странствия.

Вагон, в котором мы оказались, напоминал своеобразный двухъярусный загон для рабов. Сперва пассажиры попадали в невероятно узкий и тесный коридор по центру, с обеих сторон огороженный металлическими перегородками с открытыми проемами, ведущими в кабинки. Эти кабинки располагались попеременно: на две неудобные ступеньки выше или ниже уровня коридора. Таким образом, кто-то, сидящий в нижней кабинке, пребывал прямо пятой точкой пассажира из соседней верхней кабинки. Нам досталась нижняя, и мы ютились там, словно мыши в коробке из-под яиц, пока поезд катился сперва через туннель, а затем сквозь жилые кварталы, мрачные, как фантазии Иеронима Босха. Другие пассажиры, чьи колени и лодыжки изредка мелькали в коридоре, казались спокойными и привыкшими к этой суровой обстановке, но я чувствовал себя более потерянным, чем если бы неожиданно проснулся на планете Юпитер.

Поезд замедлил ход.

– Ямайка, – заметил брат Оливер, посмотрев в окно. – Здесь мы пересаживаемся.

– Что?

В свиней? [15] В камни?

Как выяснилось – в другой поезд, стоявший напротив через бетонную платформу. Здесь железнодорожные вагоны оказались более привычными, с парами сидений по обе стороны и без кабинок с металлическими перегородками. Поезд был заполнен примерно наполовину, в основном курильщиками, не обращающими никакого внимания на запрещающие знаки. Он дернулся вперед едва ли не раньше, чем мы успели занять свои места. За окнами проплывали очередные картины ада, но, по крайней мере, мы сидели в помещении, предназначенном для человеческих существ. Предыдущий вагон давил на меня, будто слишком тесная шляпа.

До этого мы с братом Оливером мало разговаривали, будучи угнетены тяжестью нашей поездки, но теперь брат Оливер оживился:

– Пожалуй, я должен рассказать тебе то немногое, что я знаю о Флэттери, прежде чем мы доберемся до них.

Я обратился в слух.

– Лучше всего я был знаком со старым Фрэнсисом Х. Флэттери, – сказал брат Оливер. – Он наведывался к нам раз в год или около того, чтобы получить благословение и выпить виски. Он твердо верил, что все монахи – пьяницы, и хотел поучаствовать в наших кутежах. Ты его не помнишь?

– Тощий старик? Губошлепый?

Брат Оливер выглядел слегка уязвленным.

– Я бы описал его, – сказал он, – несколько милосерднее. Но, полагаю, мы говорим об одном и том же человеке.

– Кажется, я встречал его дважды, – припомнил я. – Вскоре после того, как поселился в монастыре.

– Семья Флэттери занимается строительным бизнесом, – продолжал брат Оливер, – и старик Фрэнсис начал приезжать, когда сыновья вынудили его отойти от дел. Старшего сына зовут Дэниел, именно он унаследовал наш участок после смерти Фрэнсиса – это произошло лет пять или шесть назад.

– Вы знаете Дэниела?

– Мы виделись, – сказал брат Оливер, но без особого восторга. – Два-три раза мне приходилось звонить ему, чтобы он забрал Фрэнсиса. Затем, после смерти отца, он посетил монастырь и просил нас помянуть старика в молитвах. Дэниел довольно набожный человек, хотя и в своей грубовато-ирландской манере.

– А как насчет остальных членов семьи?

– Дэниел – единственный, кто имеет значение, – ответил брат Оливер. Как оказалось, он не мог ошибиться больше.

 Водитель такси возле железнодорожной станции Сейвилла заметно охладел, поняв, что мы хотим всего лишь спросить дорогу, а не воспользоваться его услугами.