Автор неизвестен - Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах.

Драгоценен огонь
для сынов человека
и солнца сиянье;
если телом ты здрав,
то здоровье, а также
жизнь без порока.

Хворый судьбой
не совсем обездолен:
этот счастлив сынами,
этот близкой родней,
этот богатством,
а этот деяньями.

Лучше живым быть,
нежели мертвым;
живой — наживает;
для богатого пламя,
я видел, пылало,
но ждала его смерть.

Ездить может хромой,
безрукий — пасти,
сражаться — глухой;
даже слепец
до сожженья полезен —
что толку от трупа!

Сын — это счастье,
хотя бы на свете
отца не застал он;
не будет и камня
у края дороги,[264]
коль сын не поставит.

Двое — смерть одному;
голове враг — язык;
под каждым плащом
рука наготове.

Ночь тому не страшна,
кто сделал запасы;[265]
коротки реи;[266]
ненастна ночь осенью;
сменится ветер
не раз за пять дней,
несчетно — за месяц.

Иной не постигнет,
что вреден подчас
достаток рассудку;
один — богатей,
другой же — бедняк
и в том невиновен.

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.

У Фитьюнга[268] были
сыны богачами
и бедность изведали;
может внезапно
исчезнуть достаток —
друг он неверный.

Если глупцу
достается в удел
любовь иль богатство,
не добудет ума он,
но чванство умножит
и спесью прославится.

Вот что отвечу,
когда вопрошаешь
о рунах божественных,
что создали сильные,
а вырезал Вещий:
благо в молчанье.

День хвали вечером,
жен — на костре,[270]
меч — после битвы,
дев — после свадьбы,
лед — если выдержит,
пиво — коль выпито.

Лес руби на ветру,
жди погоды для гребли,
с девой беседуй
во тьме — зорок день;
у ладьи — быстрота,
у щита — оборона,
удар — у меча,
поцелуи — у девы.

Пиво пей у огня,
по льду скользи,
коня купи тощего,
меч — заржавелый,[271]
корми коня дома,
а пса — у чужих.[272]

Не доверяй
ни девы речам,
ни жены разговорам —
на колесе
их слеплено сердце,[273]
коварство в груди их.

Непрочному луку,
жаркому пламени,
голодному волку,
горластой вороне,
визжащей свинье,
стволу без корней,
встающему валу,
котлу, что кипит,

летящей стреле,
отходящему валу,
тонкому льду,
змее, что свилась,
жены объясненьям,
с изъяном мечу,
медведя проделкам,
и конунга сыну,

скотине больной,
рабу своевольному,
лести колдуньи,
врагу, что сражен,

всходам ранним
не должно нам верить,
ни сыну до срока:
погоде для сева
и сына уму
доверять не дерзай.

Брата убийце,
коль встречен он будет,
горящему дому,
коню слишком резвому, —
конь захромает —
куда он годится, —
всему, что назвал я,
верить не надо!

Женщин любить,
в обманах искусных, —
что по льду скакать
на коне без подков,
норовистом, двухлетнем
коне непокорном,
иль в бурю корабль
без кормила вести,
иль хромцу за оленем
в распутицу гнаться.

Откровенно скажу
о мужах и о женах:
мужи тоже лживы;
красно говоря,
но задумав коварство, —
улестим даже умных.

Красно говори
и подарки готовь,
чтобы жен соблазнять;
дев красоту
неустанно хваля,
будь уверен в успехе.

Никто за любовь
никогда осуждать
другого не должен;
часто мудрец
опутан любовью,
глупцу непонятной.

Мужей не суди
за то, что может
с каждым свершиться;
нередко бывает
мудрец безрассудным
от сильной страсти.

Твоей лишь душе
ведомо то,
что в сердце твоем;
худшей на свете
хвори не знаю,
чем духа томленье.

Изведал я это:
милую ждал я,
таясь в тростниках;
дороже была мне,
чем тело с душой,
но моею не стала.

Солнечноясную
Биллинга дочь
нашел я на ложе;
мне ярла власть
не была так желанна,
как светлая дева.

«Вечером, Один,
прийди, чтоб деву
к согласью склонить:
будет неладно,
если другие
про это проведают».

Ее я оставил —
казалось, от страсти
мой разум мутился;
таил я надежду,
что будет моей
дева любимая.

Вновь я пришел,
увидел, что воины
стали стеной, —
факелы блещут,
завалы из бревен
мне путь преградили.

А перед утром, —
все почивали, —
явился я вновь;
лишь сука была
привязана к ложу
девы достойной.

Девы нередко,
коль их разгадаешь,
коварство таят;
изведал я это,
деву пытаясь
к ласкам склонить;
был тяжко унижен
жестокой и все ж
не достиг я успеха.

Будь дома весел,
будь с гостем приветлив,
но разум храни;
прослыть хочешь мудрым —
в речах будь искусен, —
тебя не забудут;
глупцом из глупцов
прослывет безмолвный —
то свойственно глупым.

От старого турса[275]
вернулся назад я;
промолчал бы — что
………… пользы!
Но речи я вел
и удачи добился
в палатах у Суттунга.

Гуннлёд меня
угостила медом
на троне из золота;
плату недобрую
деве я отдал
за ласку, любовь,
за всю ее скорбь.

Рати клыкам
в камень велел я
крепко вгрызаться;
ётунов стены[276]
меня обступили,
мне гибель грозила.

Хитростью вдоволь
я насладился,
все умный сумеет;
так ныне Одрёрир[277]
в доме священном
людей покровителя.[278]

Не удалось бы
выбраться мне
из жилья исполинов,
когда бы не помощь
Гуннлёд прекрасной,
меня обнимавшей.

Назавтра собрались
и двинулись хримтурсы[280]
к палатам Высокого
спросить у Высокого:
Бёльверк — спросили —
вернулся к богам
иль сразил его Суттунг?