Коллектив авторов - Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Лучистое солнце вечерней порою
Скрывается — день унося — за горою,
И сумрак нисходит, смуглей Немийана[302].
Земля придремнула, луной осиянна.
Смыкаются лотосы — веки красавиц.
Кусты-белоцветы смеются, забавясь.
Деревья склонились, подобно ученым
Под градом похвал — пристыженным, смущенным.
Как пенье бамбуковой флейты пастушьей,
Жужжанье пчелиное радует ду́ши,
И слышно в селенье, покоем объятом:
Коровы бегут, возвращаясь к телятам.
Слетаются в гнезда пернатые пары.
Свершают вечерний обряд анданары.
В домах очаги разжигают, светильни
И ужин готовят… С улыбкой умильной
Глупцы восхищаются: «Вечер прекрасен!»
Неведомо им, что восторг их напрасен.
Для всех разлученных он — меч зачерненный,
Судьбою над их головой занесенный.

Напились тучи океанской влаги
И вознеслись — так Тирумаль всеблагий
Восстал для измеренья трех миров;[304]
На склонах гор, у самых берегов,
Весь день они пропочивали в неге,
И снова — в путь в стремительном побеге,
Чтоб ввечеру, как слон, разящий бивнем,
Обрушиться неудержимым ливнем.

В тот час вечерний хоженой тропой
Дворцовые прислужницы толпой
К окраине далекой поспешили.
В руках у них для приношенья были
Горшки с вареным рисом и жасмины.
Жужжали пчелы, сладостнее ви́ны[305],
Когда они рассы́пали дары
И стали ждать среди ночной поры,
Какой им будет знак, прильнув друг к дружке.
Внезапно голос молодой пастушки
Послышался. Привязанных телят
Ей было жаль, и, в ночь вперяя взгляд,
Она сказала: «Не горюйте! Скоро
Вернутся ваши матери!» Без спора
Решив, что это бог им возгласил,
Прислужницы — бежать что было сил
И молвили тоскующей царице:
«Недолго ждать осталось: возвратится
Твой повелитель, царь с осанкой бычьей,
Увенчанный победой — и с добычей!»

Владычица, прослушав их рассказ,
Жемчужины смахнула с черных глаз.
И вдруг — виденье! На лесной поляне,
Очищенной от трав, где поселяне —
Охотники воздвигли бастион
(Отныне он с лица земли сметен),
Огромное военное становье
Предстало ей, исполненной любовью.

Там на скрещенье троп, гора на вид,
Свирепый слон сторожевой стоит.
Ему подносят тростника вязанки —
Он гордо отвергает все приманки.
Напрасно с перекошенным лицом
Его погонщик бьет своим бодцом.
Воители, являя верх сноровки,
Вбивают в землю колья — и веревки
Натягивают; миг — и пестрый кров
Колышется над остовом шатров;
Потом бойцы, — их ждет покой желанный,—
Составив луки, вешают колчаны,
Как вешает отшельник на треногу
Свою одежду, охряную тогу;
И наконец они лихим броском
Вонзают в землю копья — лепестком
Отточенным… Без лишней суеты
Над копьями укреплены щиты,—
И вот уже — на ночь одну — готово
Убежище для воина простого.

Стихают шум и говор до утра,
И только возле царского шатра
Мелькают длиннокосые смуглянки
С кинжалами на поясах. В горлянке
Горючее для плошек у любой.
Они следят, когда пробьют отбой,
Чтоб ни одна светильня не погасла,
И если надо — подливают масла
И от нагара чистят фитили.

Уж за полночь. Давно умолк вдали
Походный колокол длинноязыкий.
Стоят, качаясь, стражники владыки:
По сонным векам пробегает дрожь,
Как по лианам в ветер или дождь.
Отсчетчики часов, сложив ладони,
Кричат: «О восседающий на троне,
Непобедимый царь, гроза врагов,
Узнай: по времемеру[306] — час таков!»

У царского шатра — отряд яванов[307].
В их боевой отваге нет изъянов.
У каждого явана — меч и щит,
И под полой одежды кнут торчит.
Они могучи и широкоплечи.
В самом шатре — прислуживают млеччи[308]
Бессонницей томимому царю.
Уж утреннюю видит он зарю
А с нею — неминуемую сечу
И мыслями стремится ей навстречу,
И, щеку подпирая кулаком,
Он вспоминает, легким холодком
Овеянный, — свои былые схватки.

Бегут враги, смешавшись, в беспорядке.
Их тысячи, отставших, полегли.
Как змеи, извиваются в пыли
Отсеченные хоботы слоновьи.
Под градом стрел, все залитые кровью,
Ржут, прядая ушами, жеребцы.
Победу одержавшие бойцы
Приветствуют его, безмерно рады,
И раздает он щедрые награды.

При свете плошек, спрятанных в литых
Ладонях изваяний золотых,
Царица возлежит в покое спальном
Дворца семиэтажного, в печальном
Раздумье о властителе своем,
И свой браслет с причудливым витьем,
Тоскуя, поправляет поминутно.
Вконец истомлена тревогой смутной,
Она трепещет в лихорадке злой,
Подобно паве, раненной стрелой.

А за окном, не убавляя мощи,
Бушует ливень в придворцовой роще,
И, вслушиваясь в грохот водопадный,
Царица напрягает слух свой жадный.
Все мнится ей шагов далекий гром,
Все видятся ей в сумраке сыром
Победою расцвеченные стяги.
Идут войска, нет меры их отваге,
Идут тропой песчаной, прямиком.
Олень и лань на поле просяном
Резвятся. Синий пламень высекая,
Цветет кустарник низкорослый — кайя[309],
Дождь золотой[310] — как утренняя даль,
Ладони все свои раскрыл кандаль[311]
И тондри[312] — сгустки темно-алой крови.
Идут, всегда к сраженью наготове,
Идут войска, с отмашкой мерной рук.
А впереди — их вождь, ее супруг
В своей большой военной колеснице.

Иль, может быть, все это только снится?

Душой очерствелый — живет для себя одного,
А полный любовью — для мира всего.

Любовь — и опора творящим благие дела,
И лучшая наша защита от зла.

Как пагубно жгучее солнце для твари бескостной[315],
Добро для отвергших любовь смертоносно.

Отвергшим любовь нет цветенья. В душе их пустой
Все мертво, безжизненно, как сухостой.

В отвергших любовь нет и проблеска жизни: они
Скелетам, обтянутым кожей, сродни.

Приветное слово дороже даров дорогих,
Не надобно мудрым дарений других.

Кто молвит сердечное слово — себя упасет
От бедности горькой, жестоких невзгод.

Приветное слово — добро укрепляет в сердцах,
А зло от него рассыпается в прах.

Сердечное слово, добра прорастившее зерна,
И тем, кто промолвил его, добротворно.

С отрадой внимал ты словам, напоенным любовью.
Зачем же теперь предаешься злословью?

Придется ль по вкусу разумному плод, что незрел?
Зачем же ты доброе слово презрел?

Услуга ко времени — хоть и порою мелка
Значеньем своим, как земля, велика.

Отплаты не ждущая помощь, будь самою скромной,—
Значеньем своим, словно море, огромна.

Платить за услугу услугою равной неверно.
Да будет услуга нужде соразмерна!

На семь возрождений останется память святая
О том, кто тебе помогал, сострадая.

Не помнить о благе — мерзейшее зло на земле.
И высшее благо — не помнить о зле.

Простится тому, кто попрал доброчестья завет.
Прощенья услугу забывшему нет.

Неправда, которая сеет добра семена,—
Обман лишь по имени — правда она!

Неправда — огонь сожигающий: тела жилица —
Душа — в предумышленной лжи опалится.

Стремленье к правдивости благостней, чем благочестье
Со щедростью — соединенные вместе.

Блажен возлюбивший правдивость — пускай никакими
Делами себя не возвысил благими.

Телесную грязь без труда отмывают водой,
Но дух очищается правдой святой.

Не всякий светильник — светильник, а только лучистый
Светильник, сияющий истиной чистой.

Окончился танец — и тает собравшихся круг.
Вот так утекает богатство из рук.

Как зубья пилы — чередою бегущие дни:
Со скрежетом жизнь перережут они.

Был жив накануне, а ныне — лишь пепел, зола.
Не смерть ли величьем наш мир облекла?

Не ведает смертный: хоть день проживет ли на свете,
Но замыслов хватит на тысячелетье.

Подобно птенцам, скорлупу проклевавшим, спеша
Темницу свою покидает душа.

Смерть — это лишь сон, — таково мудрецов убежденье.
А что же рожденье? От сна пробужденье.