Таня Валько - Арабская жена

— Да, мама. Иду наверх, в нашу комнату, хочу отдохнуть немного.

— А что стряслось, милая? — Она уже возле меня. — Да ты и впрямь скверно выглядишь. — Свекровь обеспокоенно смотрит на меня, а потом дотрагивается до моего лба.

— Ничего страшного. Я сегодня не выспалась, и после интенсивной тренировки меня начало подташнивать.

— Ну-ну… — недоверчиво качает она головой. — А у меня есть вкусный свежий бульончик, он тебя живо поставит на ноги.

— Спасибо, мама, но…

— Если не хочешь есть в кухне, я принесу его наверх. А ты прими пока прохладный душ, это всегда помогает.

И в мгновение ока она исчезает в кухне.

Может, она и права, наверное, стоит прислушаться к ее совету. А потом я лягу в постель и буду спать, пока не приедет Ахмед.

Бульон очень вкусный. Кажется, он согревает все мое тело. Свекровь присела на стул и внимательно наблюдает за мной. Отставив тарелку, я откидываюсь на подушки. Как здорово, как чудесно, сейчас я засну… О Иисусе! Я резко приподнимаюсь: съеденное подступает к моему горлу. Свкровь удивленно вздергивает брови, а я скорее бегу в туалет и с утробным рычанием извергаю из себя содержимое желудка. Остановиться я не могу и мучаюсь при этом ужасно. Наконец со смоченным водой полотенцем на шее я тащусь обратно в спальню.

— Мабрук, дочка, мабрук, — шепчет свекровь, укладывая меня в постель и подтыкая одеяло. — Все в порядке. Это только поначалу так плохо.

— Но, мама…

— Ладно, ладно, я никому ничего не скажу. Ты тоже веришь в дурной глаз?

Мало того что она желает мне счастья в моем несчастье, так еще и думает, что я такая же суеверная, как они все!

Я закрываю глаза и задумываюсь. Нет, это невозможно, я ведь много лет пью противозачаточные таблетки. Ни за чем другим не слежу я так тщательно, как за этим. Ну, может, один раз я забыла их принять — перед Рамаданом, когда поссорилась с Ахмедом… Вспоминаю, что две последние менструации тоже были не такими обильными, как обычно. Завтра с самого утра придется провести этот чертов тест, ничего не поделаешь. А вдруг… На глаза наворачиваются слезы, и через минуту я, отчаявшаяся и уставшая, засыпаю.

Я стою в ванной и смотрю на только что обписанную мною картонную полоску. Сажусь на унитаз. Результат однозначный и сомнению не подлежит, но поверить в него я не могу. Вытаскиваю следующую полоску и повторяю действие. Задерживаю дыхание и… То же самое.

Превосходно! Я залетела! К моему отчаянию прибавляется и ярость. Охотнее всего я бы сейчас кого-нибудь покусала.

— Марыся, что ты, черт подери, вытворяешь с этими хлопьями!.. — ору я, зайдя в кухню и увидев, как моя дочь пальцами вылавливает из молока шоколадные шарики. Впрочем, она это проделывает каждое утро.

— Завтракаю, мамочка. — Она невинно смотрит на меня и продолжает делать то же самое.

— Сколько раз я тебе говорила, что едят ложкой?! Ты что, олигофрен?!

— Да. — Боюсь, Марыся не знает слова «олигофрен» — раньше она никогда его не слышала.

— Когда же ты наконец начнешь меня слушаться! — Наклонившись к ней, я швыряю ложку в ее миску. — Говорю тебе, ешь как человек! Ясно?!

— Ясно, — слабым голоском отвечает Марыся, и я вижу, как в ее черных глазенках показываются слезы.

— Жуй давай, и быстро! — Я разворачиваюсь и выхожу во двор — немного проветриться. За спиной слышу тихий детский плач.

Во дворе вижу нашего гяфира, которому мы неплохо платим, а он, ленясь, расселся на пластиковом стуле и греется на солнышке. Какое бесстыдство! Значит, я должна подметать, убирать двор, а многоуважаемый господин сторож будет расслабляться?!

— Эй, ты! Иди сюда.

Неохотно, будто в замедленной киносъемке, он встает со стула и направляется в мою сторону.

— Возьми метлу, мешок для мусора и убери здесь! — кричу я на него, размахивая руками.

По выражению его лица видно, что он возмущен. Презрительно скривив губы, гяфир выпрямляется и окидывает меня оценивающим взглядом.

— Хозяин ничего мне не говорил.

— Так я тебе говорю. Выполняй!

— Но хозяин ничего мне не говорил, — монотонно повторяет он.

Какой упрямый осел! Тупица! Даже такой вот слуга не слушается женщины — а все потому, что женщина в этом обществе ничего не значит. Ну ничего, я ему докажу, что со мной этот номер не пройдет! Он у меня еще попомнит!

— Ахмед! — тут же набираю номер я. — Этот сторож-дурак не хочет подметать террасу и вообще убирать отказывается, — говорю в трубку по-польски.

— Во-от как…

— Он заявляет, что, мол, хозяин ему не велел, а на хозяйку ему плевать.

— Не может быть. Он тебе очень симпатизирует.

— Мне не надо, чтобы он мне симпатизировал! — воплю я, словно стремлюсь докричаться до него напрямую, минуя телефонную связь. — Мне надо, чтобы он уважал меня и слушался!

В трубке — гробовая тишина. После паузы Ахмед спокойно произносит:

— Передай ему телефон.

Я отдаю трубку гяфиру и слышу, как из нее доносится не столько крик, сколько скрежет. Арабские гортанные звуки переходят в хрипение. Понять что бы то ни было из этого я не в состоянии, но результат налицо.

— Сорри, мадам. — Если бы он мог, то убил бы меня взглядом, однако услужливо склоняет голову и, шаркая, отправляется за метлой.

Больше жертв мне в этом безлюдье не отыскать. Можно еще, конечно, позвонить маме в Польшу, с ней-то поссориться нетрудно; но звонить туда я стараюсь как можно реже. Она все осуждает и постоянно говорит о моем возвращении в Польшу. Знала бы бедняжка, что это нереально, поскольку у меня нет ни наших с дочкой загранпаспортов, ни денег, ни возможностей, наверняка сошла бы с ума. Ясно одно: мне самой придется расхлебывать ту кашу, которую я заварила.

Меня раздирают сомнения. Я не могу сказать с уверенностью, что не хочу этого ребенка. Я всегда мечтала иметь девочку и мальчика, но сейчас такое неподходящее время! Сперва я хочу чего-нибудь достичь, утвердиться в своем положении, почувствовать себя увереннее и поверить в любовь Ахмеда. А я ведь, получается, даже не официальная жена! Да что мне, мало нынешних хлопот? И он-то, муж мой, хоть бы обмолвился о легализации брака… Неужели рассматривает его как временный вариант?

Я сажусь на солнышке и греюсь, будто кошка. Что ж, мне остается только ждать. Заодно и проверю, как Ахмед поведет себя в такой ситуации.

— Шукран[49], — благодарю я за результат анализа, который получаю буквально через полчаса после его сдачи.

— Мабрук, — говорит лаборантка. Значит, можно не открывать конверт и не разбирать нацарапанный на бланке диагноз.