Евгения Кайдалова - Ребенок

…Когда в разгар праздника позвонила Мария Георгиевна, мне стало плохо, но я не удивилась: каким бы ни был чудным сон, пробуждение следует за ним неотвратимо. Когда Антон не уехал домой с дня рождения вместе со мной, мне снова стало плохо, но чувство, которое я испытала, вряд ли смахивало на обиду. Скорее, это было новое напоминание о том, что мы с Антоном хоть и попытались стать единым целым, но снова существуем в разных мирах. За одну и ту же минутную слабость я жестоко наказана бессрочным заточением, он же оставлен за воротами тюрьмы. Ненавидеть человека за то, что ему повезло? Смириться с несправедливостью суда?

Именно эти два вопроса вздымались у меня в голове, как пласты земной коры, всю обратную дорогу. Ожесточенные размышления позволили мне продержаться без слез часа полтора – вплоть до ухода из дома сдавшей мне ребенка Марии Георгиевны. Разрыдалась я лишь тогда, когда ходуном ходивший мозг утихомирился и вместо мыслей в нем всплыла старая картина: склон Чегета едет у меня под ногами, а Антон – где-то далеко, на безопасной трассе…

Как это ни смешно, все произошедшее было единственным запомнившимся мне событием лета; остальные июнь, июль и август погрязли в будничном однообразии, как, впрочем, и другие месяцы. Единственным, что изменялось в моей жизни, был Илья. Вспоминая лилового червячка с неподъемно тяжелой головой, которая крепилась к нему на тонкой шейке, я не уставала дивиться переменам: передо мной было буквально другое существо, которому не было чуждо ничто человеческое. Когда соседские девочки окружали прогулочную коляску с полуголым по случаю жары Ильей и начинали с ним сюсюкать, он кокетливо разваливался перед ними то так, то эдак и изображал на лице полное умиление. Он распахивал двери кухонных шкафчиков и хлопал ими всеми по очереди со все возрастающим восторгом. Он хохотал, когда у него из рук выскальзывала огромная пластиковая бутылка из-под пепси, и тут же снова хватал ее и тащил ко мне, подсознательно предвкушая момент, когда крохотные пальцы опять его подведут.

Он ничем не мог заниматься самостоятельно дольше пяти минут, а если Илью не было слышно минут десять, то я наверняка знала, что он ведет какую-нибудь деструктивную деятельность: выковыривает мягкий наполнитель из дырки в дверной обивке, двумя руками рвет на части возбуждающе хрустящие салфетки, сосредоточенно водит пальцем по рассыпанному по столу сахару. Разумные и полезные игры, которыми ребенок вполне мог бы заняться, чтобы хоть немного облегчить жизнь матери, не имели места никогда. Кубики, вместо того чтобы стать строительным материалом, использовались для перебирания, а потом – для расшвыривания. Мягкие игрушки вообще не имели успеха. Машинки разбирались на составные части, а если их материал не поддавался, то предавались забвению. Чтобы содержимое нашего дома осталось хотя бы в относительной сохранности, я старалась все время бодрствования Ильи занять прогулкой.

Петровский парк был настоящим моим спасением: разнообразные интересности наполняли его в любое время года. Птицы, за которыми можно вовсю гоняться, пока я рассыпаю перед ними хлебные крошки. Лужи, по которым так здорово маршировать, размазывать их содержимое палочкой и той же палочкой выуживать опавшие листья. Поганки мы сбивали ногами, состриженную на полянках траву собирали в кучки и с увлечением на них прыгали; всевозможные емкости наполнялись желудями и шишками. А неземное удовольствие разбивать первый тонкий лед на лужицах? А весенние ручейки в ледяной оправе, по которым мы пускали в плавание сосновые иголки? Когда я задумывалась о тысячах других детей, погребенных в центре мегаполиса под облаком выхлопных газов без единого клочка зелени, я не просто им сочувствовала, я о них скорбела. Чем они занимают драгоценное время детства, выходя с совочком по утрам в тот мир, где не осталось места ничему, кроме роскошных взрослых игрушек: офисов, магазинов, магистралей и ресторанов? Возможно, им удается покопаться в песочнице, растасканной на кошачий туалет…

Как и после родов, когда я болезненно отзывалась душой на каждое проявление зла и жестокости в мире, так и по мере взросления Ильи я каждый раз с горечью реагировала на каждую встречу с несовершенством нашего миропорядка. Город не был приспособлен для детей. Формально их нужды учитывались (школы, поликлиники, детские центры), но ни одному чиновнику и в больном бреду не могло привидеться, что каждому микрорайону необходим парк. Такое место, где голуби лениво взлетали бы из-под ног, белки прыгали на воротник пальто, а утки с шумом садились на воду пруда. Строители и проектировщики типовых советских домов от души посмеялись бы над тезисом о необходимости в каждом доме бассейна. Имитации летнего моря, где родители могли бы купаться вместе с детьми, не тащась для этого через полгорода и не тратя вместо отдыха кучу сил. А как насчет того, чтобы на каждой детской площадке вместо унылых шведских стенок был батут? А специально отведенное пространство для катка? В обязательном порядке насыпаемая во дворе снежная горка? Ведь находится же место под гаражи и собачьи какашки!

Но я начинаю впадать в утопию. Город строили взрослые для взрослых, а если в нем почему-то появляются дети, то это временное явление: скоро они превратятся в таких, как мы.

Разница во взрослом и детском мировосприятии не уставала меня поражать: легче было поверить в то, что человек произошел от обезьяны, чем в то, что взрослые произошли от детей! Вещи, для меня очевидные, обходили детскую голову стороной. Вот Илья швыряет на пол крышку от кастрюли, с которой играл. Я подбираю и протягиваю ему. Через секунду крышка снова на полу. Почему бы не понять, что мне тяжело наклоняться за ней по тридцать раз? Мы с Антоном ссоримся, а Илья, глядя на это, истерически кричит. Неужели нельзя посидеть тихо, пока родители не выяснят отношения, а не добавлять масла в огонь? Ребенок вытаскивает из шкафа ящик с бельем и медленно (даже вдумчиво!) задвигает обратно. Снова вытаскивает, снова задвигает. На лице – выражение созерцающего Будды. По мне – это идиотизм чистой воды, но ребенок, видимо, находит в своих действиях массу смысла. Такое впечатление, что его картина мира – это моя, вывернутая наизнанку… Или наоборот?

Каждый раз, когда мы покупаем Илье игрушку, – это выстрел наугад. Ребенок любит, когда я включаю музыку, но ксилофон разобран на составные части. Он увлеченно копается в песке, но шикарный оранжевый совок для этого не подходит, идеальный вариант – сломанная формочка, брошенная кем-то за ненадобностью на дороге. Устав от холостых выстрелов, я начинаю подмечать, какие игрушки, принадлежащие другим детям, вызывают у него интерес, и делаю однозначный вывод: машина для катания верхом.