Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

Я сделал несколько шагов вдоль причала и опустился на доски, свесив ноги в воду. Прошло несколько секунд, а может, геологических эпох, и Синди села рядом со мной – так близко, что наши плечи и колени соприкоснулись. Это было совершенно недвусмысленное и явное вторжение в мое личное пространство, но я никак не реагировал, возможно, потому, что сейчас, пусть на очень короткое время, это пространство стало для нас общим. Оно стало нашим, а не только моим или только ее; кроме того, это ее прикосновение было по-дружески теплым, сочувственным, ничуть не агрессивным.

И это пугало меня едва ли не больше всего.

Мы долго сидели так и молчали. Синди украдкой вытерла мокрые, покрасневшие глаза и смотрела только на воду, в зеленоватой толще которой виднелись наши ноги – искаженные, неестественно бледные и словно распухшие. Тенью промелькнула уклейка, которую преследовала пара довольно крупных окуней.

– Тебя и этому научила твоя жена? – тихо спросила Синди.

– Нет, – ответил я, качая головой. – Ее смерть.

В пятницу утром я встал очень рано, чтобы вместе с Чарли выйти на воду еще до рассвета. Ройеру я отправил голосовое сообщение, в котором предупреждал, в котором часу планирую быть в больнице. Кроме этого я добавил еще несколько слов. Две просьбы, если точнее.

Во-первых, я просил, чтобы для исследования Ройер выбрал помещение поближе к выходу, а не на этаже, где размещалась взрослая кардиология. Лучше всего, как мне казалось, подошло бы для этого детское отделение, где стены были выкрашены веселыми, яркими красками и расписаны цветами и персонажами из мультфильмов. Подобная обстановка должна была ослабить стресс, который испытывала Энни, что в данном случае было бы весьма кстати.

Детское отделение подходило мне еще по одной причине, но, стремясь свести к минимуму возможность нежелательных встреч, я решил особо просить Ройера, чтобы для проведения исследования он выбрал медсестер, которые не знали бы меня в лицо. Его собственный штат – который когда-то был нашим общим – за последние пять лет почти не изменился, и, копаясь в его файлах, я встретил немало знакомых фамилий. Не было никаких сомнений, что эти люди, конечно же, сразу узнают меня, несмотря на мою бороду, длинные волосы и изможденный вид. В конце концов, узнала же меня Ширли!.. Я, однако, вовсе не был готов к общению с прежними товарищами и коллегами, поэтому предпочитал не встречаться с ними вовсе. Мне казалось, Ройер поймет меня правильно.

Наконец, я просил Ройера перед исследованием навести справки в бухгалтерии. В чем дело, он должен был узнать, когда получит оттуда ответ.

За Энни и Синди я заехал, когда только-только начинало светать. Бо́льшую часть пути до Атланты они проспали – Синди на переднем сиденье, девочка – на заднем. Уже на окраине города я ненадолго остановился у «Старбакса», чтобы взять себе кофе латте. Должно быть, Синди разбудила моя возня; она подняла голову и, увидев меня у прилавка, показала в окошко два растопыренных пальца. Я переменил заказ и взял два кофе.

Ройер сам вышел на больничную парковку, чтобы нас встретить. Улыбаясь, он слегка опирался на кресло-каталку, в котором сидели три мягкие игрушки – Винни-Пух, Тигра и Иа-Иа. Выбравшись из машины, Энни первым делом обняла Ройера, и это сразу напомнило мне, что мой коллега был живым воплощением того, как большинство людей представляет себе идеального врача.

Сжимая в руках сумочку, Синди представила меня Ройеру. Мы пожали друг другу руки, причем моя ладонь буквально утонула в его лапище, и обменялись несколькими приветственными фразами в формальном ключе. Затем Ройер провел нас через служебный вход к лифту, который и доставил нас в детское отделение с его разрисованными бабочками и цветами стенами и коридором, похожим на дорогу, вымощенную желтым кирпичом. Здешняя обстановка почти не напоминала больничную, и Энни заметно приободрилась.

Коридор привел нас в большую светлую комнату, расположенную в его дальнем конце. Мне она показалась очень уютной: помимо специальной больничной кровати здесь стояли диван, кресло и телевизор с видеомагнитофоном. Окна – их было два – выходили на северо-западную окраину Атланты, а стены были разрисованы под домик Винни на Пуховой опушке.

В комнате Энни мигом скакнула на диван и что-то схватила.

– Смотри-ка! – воскликнула она, показывая это «что-то» Синди. – Наш пульт от телика тоже здесь!

Синди смущенно посмотрела на нас и слегка пожала плечами.

– Простые радости жизни, – проговорила она извиняющимся тоном.

Пока Энни смотрела мультики, Ройер отозвал Синди к дверям и прошептал достаточно громко, чтобы я тоже мог его слышать:

– Сейчас придет сестра, она поставит капельницу и снимет основные жизненные показатели. Я вернусь минут через тридцать и добавлю в капельницу снотворное.

Синди нервным жестом обхватила себя за плечи, и теперь слегка потирала их ладонями.

– Исследование займет минут пятнадцать, не больше, – продолжал Ройер. – Ну а потом… потом пусть Энни спит, пока не закончится действие наркоза, да и после этого я не рекомендовал бы ей сразу вставать. До вечера пусть поваляется перед телевизором, а там будет видно. Думаю, все будет нормально и вы сможете спокойно уехать домой. – Он положил ладонь на плечо Синди и добавил: – Не беспокойтесь, все будет хорошо. Побудьте пока здесь.

Синди кивнула в ответ и набросила на себя потрепанный свитер, который держала в руках с тех пор, как вышла из машины.

Я тем временем устроился в кресле и, схватив какой-то журнал, уткнулся в него носом. Я попытался придать своему лицу туповатое выражение, да и очки я не снимал, пока не убедился, что медсестру, явившуюся ставить Энни капельницу, я никогда раньше не видел. В комнату заходили и другие медсестры, одетые в голубые и розовые халаты, на которых были изображены смеющиеся мордашки клоунов, и яркие пластиковые бахилы. Каждая из них старалась сказать Энни хотя бы несколько слов, и хотя на меня они внимания не обращали, я невольно нервничал, когда сестры и нянечки слишком задерживались в комнате. Нервничала ли Энни, я сказать не могу – даже если ей и было страшновато, она успешно это скрывала. Сестры переодели ее в ночную рубашку, помогли надеть большие красные тапочки, протерли спиртом кожу на руке.

Когда игла капельницы вонзилась ей в вену, Энни слегка поморщилась, и по ее щеке скатилась одинокая слеза. Синди, крепко прикусив губу, вытерла ее платком и, сев на кровать с другой стороны, взяла девочку за руку. Я в это время стоял у дальней стены и крепко прижимался спиной к подоконнику, боясь, что не выдержу и начну вести себя как тот человек, которым я был когда-то.