Наталья Нестерова - Школа для толстушек

– У вас есть собака? – неожиданно и не к месту спросила она варяга.

– Да, есть, – удивленно ответил он, – мопс.

– Мопс! – повторила Ирина, и название породы прозвучало так, словно она обозвала варяга презрительной кличкой.

Ирина встала, задвинула стул и оперлась руками на спинку.

– Считаю необходимым довести до вашего сведения следующее. В соответствии с нашей договоренностью, – кивок в сторону директора, – на сегодняшнем совещании планировалось обсуждение кандидатов на должность руководителя лаборатории, а никак не представление его руководству института. По моему глубокому убеждению, ваше назначение, – она назвала варяга по имени, – бесчестный и малодушный поступок, сделанный в угоду корыстным личным интересам. Иными словами, пощечина коллективу, который трудился слаженно и эффективно. Вы, – она едва не сказала «мопс», – ровным счетом ничего не значите в науке. Будь вы хоть трижды гениальным чиновником, но в молекулярной биологии вы – ноль. Ваши так называемые труды – беспомощный лепет. Они не тянут на курсовую работу третьекурсника. Написанное в соавторстве я, по понятным причинам, в расчет не принимаю, хотя список внушительный.

– Ирина Данииловна! – воскликнул директор. – Вы забываетесь!

– Напротив, я еще смягчаю краски. Всем сидящим за этим столом ясно, что мопс… – Все-таки вырвалось! Ирина быстро извинилась, кто-то возмущенно крякнул, но некоторые невольно прыснули, – …что вы собираетесь идти по спинам моих сотрудников. В то время, когда среди них есть человек, мой заместитель, который давно заслуживает продвижения. А вы, глазом не моргнув, присвоите интеллектуальную собственность. С вашим воцарением лаборатория в лучшем случае будет топтаться на месте.

– А в худшем? – улыбнулся варяг.

– В худшем, и самом вероятном, она превратится в болото – отстойник для бездарей и могилу для талантливых.

– Ирина Данииловна! – снова вступил директор. – Смею вам напомнить, что ваш статус сегодня чисто номинальный. Почетный член, так сказать. Мы относимся к вам с глубочайшим уважением, желаем успехов на новой родине. Но, голубушка, нам здесь жить, в этой стране, и нам принимать решение. – Он подчеркнул «нам» и «в этой».

«Выкусила?» – прочитала Ирина на одних лицах, «Неужели отступишься?» – на других. Она на секунду растерялась, потом вспомнила Ксюшу. Подруга ни за что бы не отступилась и в выражениях далеко не академических объяснила им, как называют людей, которые на чужом горбу привыкли ездить.

– Вы рано сбрасываете меня со счетов, – сказала Ирина. Она хотела объявить личный протест, но в памяти всплыла смешная фраза Никиты о голодовке. – В данной ситуации вынуждена вам заявить, что лаборатория объявляет голодовку, я в том числе. И я не уеду «на новую родину», пока не будет принято справедливое решение. Более того, молчать я не намерена и считаю вправе донести свою точку зрения до мировой научной общественности.

– Это угроза? – вспыхнул директор. – Шантаж? Подстрекательство?

– Менее всего, – ответила Ирина, выходя, – меня сейчас волнуют терминологические уточнения.

Она закрыла за собой дверь. Прислушалась к сердцу – никаких признаков предынфарктного состояния. Она даже не очень взволнована – все суета.

Ее мама живет по принципу: в каждом плохом явлении есть положительные черты. Украли кошелек – хорошо, что не оторвали голову. Заболела воспалением легких – хорошо, что односторонним. Уборщица нечаянно разбила колбу с грибковой культурой, которую выращивали три года, – не умирать же теперь? Да, сразу трудно найти положительные моменты, но не исключено, что они проявятся в будущем. Следуя маминой логике, если бы вчера не случилось несчастье, если бы остались собаки живы, Ирина никогда бы не решилась на демарш. Молча проглотила бы пилюлю, как делала много раз, и чего, собственно, от нее и ожидали. Но Ирина взбунтовалась. Простое в общем-то открытие, невеликая мысль – все в жизни суета, кроме самой жизни твоих близких.

Слухи распространялись в институте по загадочным законам, вроде броуновского движения. Можно было годами вопить во всех кабинетах, выпрашивая ставки и оборудование, – никто тебя не слышал. А скандальные новости просачивались через стены со сверхзвуковой скоростью. От кабинета директора до лаборатории десять минут ходу – спуститься па лифте и пройти два коридора. Но когда Ирина вошла в лабораторию, там уже все знали, включая «мопса» и объявленную голодовку.

Почин руководителя встретил горячую поддержку. Лаборанта Оленька, та самая, к кому Ирина ревновала Никиту, серьезно спросила:

– Ирина Данииловна, всухую голодаем или можно чай заварить, без сахара?

Князь Юсупов предлагал искать солидарность в других лабораториях:

– У меня пол-института приятелей, они нас поддержат.

Непрерывно звонил телефон. Коллеги требовали подробностей забастовочного движения. Пожилая сотрудница, в матери годящаяся Ирине, строго отвечала:

– Будем стоять до конца, до дистрофии, капельниц и госпитализации.

И только заместитель Ирины, из-за которого и разгорелся сыр-бор, смущенно мялся:

– Мне крайне неловко оказаться в центре внимания. На него зашикали:

– Речь не лично о вас, о судьбе науки.

К удивлению Ирины, желающих примкнуть к голодовке оказалось немало. Горячие головы предлагали расширить список требований, поднять вопрос о пересмотре плана перспективных исследований, распределения грантов, состава ученого совета и даже выделения дачных участков в Подмосковье. Институт гудел как потревоженный улей. Никто не работал, все митинговали. Революция, поняла Ирина, не такое уж сложное дело.

Но сама она в революционеры не годилась! Ради красного словца ляпнула про мировую научную общественность, никому писать не собиралась. А в институте уже назывались фамилии известных ученых, к кому она якобы воззвала о поддержке, и пересказывались тезисы ее гневного послания. Народ злорадно обсуждал, с каким лицом явится директор на международную конференцию в Милане и как будет отбиваться от завуалированных упреков в попрании научной этики.

С легкой руки Ирины мопсом стали называть не только варяга, но записывать в мопсы приспешников директора, карьеристов и лизоблюдов. Институт разделился на мопсов, «наших» и попутчиков. В середине дня Ирине позвонила коллега из соседней лаборатории и чуть не плача призналась:

– У меня тоже мопс, это очень хорошие собачки!

– Конечно! Замечательные! – горячо поддержала ее Ирина, совершенно не представляющая, как выглядит порода. – Не обращайте внимания на фигуры речи. Собаки – удивительные животные, но если о человеке говорят «собака», значит, он плохой. Берегите своего питомца! У мусорных баков иногда разбрасывают отравленное мясо для крыс… это очень опасно! – У Ирины перехватило горло, она извинилась и положила трубку.