Дин Кунц - Эшли Белл

Центральный проход все так же тянулся вдоль стеллажей, хотя от всего того, что прежде на них хранилось, не осталось и следа. Стеллажи были подбиты с одной стороны листами мазонита. Это мешало увидеть, что прячется между ними, до тех пор, пока не подойдешь и не заглянешь туда.

В то давнее воскресенье в предпоследнем из рядов слева от нее, должно быть, она видела привидение. Сейчас, впрочем, Биби не рассчитывала застать его там. Девушка надеялась лишь на то, что, стоя там же и так же доведя себя до похожего психологического состояния, она может вспомнить нечто важное, что спаслось от огня трюка с забыванием, которому ее научил Капитан.

Фонарик осветил тьму слева. Никакой фигуры там не стояло. Она поглядела направо. Тоже никого.

Последний, перпендикулярный главному, проход между стеллажами оставался неосмотренным ею, но логика настаивала на том, что Биби не должна сходить с прежнего места. Девушка посмотрела налево, стараясь вспомнить, кто или что двинулось тогда к ней из тени на свет.

Она вслушивалась в поскрипывания старого здания, а скрипело оно часто. Биби вдыхала неприятные запахи плесени и гнили. Тело ее дрожало, но не от страха, а потому, что ночь выдалась довольно промозглой. Она ждала… ждала…

Биби было не по себе. Она испытывала довольно сильную тревогу, но подлинного страха, как в детстве, не ощущала. Девушка сомневалась, что в сложившихся обстоятельствах сможет воссоздать давнее душевное состояние. Она выключила свет. Чердак погрузился во тьму…

Так лучше…

Ее воображению требуется пища. Поскрипывание теперь слышалось чаще и уж точно громче. Некоторые из этих звуков, скорее всего, издавались не бездушными строительными материалами, из которых было построено проседающее здание, а мышами, крысами и безмолвными ночными птицами, нашедшими себе пристанище на стропилах крыши. Теперь, когда Биби не могла видеть, обоняние обострилось. Запахи от этого приятнее не стали, зато сделались богаче, с бóльшим диапазоном всевозможных оттенков. Ей почудилось, что рядом кто-то дышит. Дыхание было учащенным, но тихим. Девушка замерла, прислушалась и поняла, что эти звуки издает она сама.

Воспоминание пришло без вспышек и озарений, без апокалиптического трубного гласа. Лишь только два голоса – ее и Капитана. Разговор этот имел место задолго до его смерти, не на чердаке, а снаружи, там, где черные ветви дерева убаюкивали оранжевый огонь, но сами не горели.

– Срань господня, – промолвил Капитан.

– Да.

– Извини, Биби. Плохие слова.

– Ничего.

– Слушай, – произнес Капитан. – Я до сих пор дрожу.

– Я тоже.

– Господи! Тебе так долго пришлось это держать в себе.

– Восемь месяцев, пока не появился ты.

– Но я здесь уже с полгода.

– Я должна была убедиться, что тебе можно сказать.

– Бляха-муха! Извини, Биби, но бляха-муха! Что за безумие!

– Я не сумасшедшая.

– Нет, конечно же, нет, детка. У меня и в мыслях ничего подобного не было.

Они сидели на стульях, выставленных на небольшом балкончике за дверью его квартиры. Солнце было оранжевого цвета. До захода за кромку океана оставалось еще более часа. Лучи пробивались сквозь ветви старых смоковниц, растущих в палисаднике перед домом. Деревья возвышались над бунгало. Солнечные лучи стреляли огнем и разгоняли тени в заднем дворе.

– Значит, ты с самого начала решила не рассказывать родителям?

– Ни за что и никогда.

– Почему?

– Я не знаю почему, – сказала Биби. – Просто знаю, что не могу… Просто они такие, как есть. Они добрые, умные…

– Да, они хорошие люди, – согласился Капитан.

– Я их очень люблю.

– Ты должна их любить, детка. Они заслужили твою любовь.

– Да, сэр. Я знаю. Я их люблю.

– Никогда не переставай их любить.

– Нет, сэр. Я не перестану.

– Они подарили тебе жизнь потому, что хотели твоего появления на свет. Они, без сомнения, очень любят тебя.

– Но если бы мои родители узнали, – сказала Биби, – они бы все неправильно поняли.

– Почти любой на их месте, не только они.

– Но они же не хотели бы…

– Нет, не хотели бы.

– Но если они неправильно все поймут, что будет со мной? Что будет с ними, со мной и вообще со всем?

– Да, об этом надо беспокоиться. Тут ты права.

Капитан вытянул вперед руки и взглянул на них. Кисти до сих пор дрожали. Старик посмотрел на Биби.

– Сколько тебе на самом деле лет?

– Столько же, сколько и вчера: шесть с половиной.

– Такое чувство, что и да и нет.

– Ты знаешь, я ведь имею в виду маму и папу. Ну и?

Капитан не повышал голос, однако размышлял он с видимым напряжением. Биби не удивилась бы, если бы вдруг услышала, как мысли вращаются у него в голове.

– Да, я понял, что ты имеешь в виду, но не уверен, смог ли бы выразить свои мысли лучше, чем ты уже сумела.

– Полагаешь, было ошибкой ничего им не рассказывать?

– Поверить не могу, что ты уже восемь месяцев держишь все это в себе, боишься, но ничем не выдаешь свой страх.

– Но все же ты считаешь, что правильнее было бы все им рассказать?

– Нет. Дело не в том, что хорошо, а что плохо. Ты поступила так, как лучше для тебя… как лучше для всех…

Молчаливое солнце пробивалось сквозь листву дерева, и мозаика света и теней на мощеном внутреннем дворике медленно видоизменялась.

– Скажи мне, чего ты хочешь больше всего, – промолвил Капитан.

– Ты… Не поняла.

– Чего бы тебе сейчас больше всего хотелось после всего, о чем ты мне рассказала?

– Мне бы хотелось, чтобы ничего этого не было. Я не хочу больше бояться.

– Значит, ты хочешь забыть о том, что случилось, почему это случилось и как это произошло, – подытожил Капитан.

– Но я не могу забыть. Я все время об этом вспоминаю.

Старик протянул к ней одну из своих больших ладоней, и Биби вложила в нее свою ручку. Они сидели так с минуту, стул напротив стула, держась за руки. Капитан, кажется, обдумывал сложившуюся ситуацию.

– Возможно… Есть способ все забыть…