Алина Знаменская - Женщина-зима

— Ну как я спасу, Игорь? Я что, волшебница? Полина не знала, чем защитить себя от напора Гуськовых.

В этот раз все события, как назло, наслаивались одно на другое. Хотелось закрыть уши и не слышать никого. Но сама уже вспоминала, куда сунула свой медицинский саквояж и забрала ли у отца тонометр.

Вдруг Лидия, до этого стоявшая в сторонке и молчавшая, сделала шаг к Полине и бухнулась на пол.

— Полина! Христом Богом тебя прошу, поехали с нами! Спаси мать! — завыла Лидия и воздела руки к небу, как на картине Брюллова «Последний день Помпеи».

Полина ошарашенно попятилась от нее.

— Встань сейчас же! Ты что?! Идите в машину, дайте собраться!

У Полины все затряслось — и руки, и нижняя челюсть. Она лихорадочно похватала вещи и вылетела в коридор. Наткнувшись в коридоре на Тимоху, ничего не сумела ему сказать, только неопределенно махнула рукой.

В машине Гуськовы, уже слегка успокоенные согласием Полины, только и ждали, когда она усядется. Едва Полина опустилась на сиденье, Лидия начала «прочесывать» Ирму. Она рассказывала про «подлость, устроенную этой змеей», про то, что «сколько волка ни корми» и что «пригрели змею у себя на груди», а та «сбежала, да еще имела наглость записку Павлу оставить с угрозами. Дескать, станешь преследовать — посажу».

— Мать чуть инфаркт не хватил! — задыхаясь, брызгая слюной, выливала Лидия. Она как будто не замечала упрямого молчания Полины. Та и вопросов не задавала, только чтобы Лидия замолчала. — Это за все добро, что мы ей… Нищета-нищетой пришла! Приданого никакого! Только и знала хвостом крутить!

Полина вылетела из машины и буквально побежала к дому. Ей открыла Людмила. Еще крупнее и угрюмее сестры, она молча пропустила Полину в дом.

Макаровна лежала в гостиной, в подушках, и стонала. Павла видно не было. И на том спасибо. Меньше всего Полине хотелось встречаться с ним. Она боялась не сдержаться и наговорить лишнего.

Завидев Полину, Макаровна тяжко вздохнула и вновь застонала. Грудь Макаровны высоко вздымалась. Она следила глазами за Полиной и ни на секунду не умолкала.

— Ой… ой… в боку, в груди жжет… плохо мне, Полина. Как обручем сковало… — через силу выговаривала Макаровна. — Помоги…

Полина присела рядом, стала трогать живот Макаровны, вздымающийся внушительной горой. Живот был жесткий.

— Слышала небось, что у нас стряслось? — жалобно, с трудом преодолевая одышку, спросила Макаровна. — Стыдобушка-то… Сбежала, говорят, с Володькой Никитиным, шалава!

В изголовье Макаровны, как две змеи, шипели Лидия с Людмилой.

— Где болит? — спросила Полина, прерывая злобные излияния.

— Кругом болит… И в затылке отдает. И особенно — здесь. — Макаровна шевельнула пальцами руки, лежавшей справа на ребрах.

— Закатайте рукав.

Лидия и Людмила бросились исполнять приказание. Давление у Макаровны оказалось высоким, за двести. Но Полину больше смущал жесткий живот, она осмотрела его еще раз.

Макаровна продолжала охать и стонать, а то замирала, прислушиваясь к себе, словно боясь вздохнуть.

— Желчный, Екатерина Макаровна, — сказала Полина. — Я ничего сделать не могу, в больницу надо.

— А давление? — жалобно простонала Макаровна. — Не дождусь ведь «скорой»-то, помру…

— Клофелин есть? — спросила Полина у сестер. Те метнулись в кухню за лекарством.

— Не помогает он мне, — простонала Макаровна. — Пила уж. Сделай укол какой-нибудь! Моченьки моей больше нету…

— «Скорая» приедет, сделает укол, — сказала Полина. — Если вы таблетку выпили, укол от давления больше нельзя пока. Давайте подождем немножко…

— «Скорая»… Не доживу я до «скорой»… — простонала Макаровна. — Делай! Они, може, к вечеру приедут. Или вовсе не приедут.

От двери на Полину уставились четыре колючих глаза. Полина отломила ампулу, распаковала одноразовый шприц.

— Одеколон есть?

Лидия метнулась за одеколоном.

Полина сделала инъекцию анальгина, предупредила:

— Сейчас боль в животе пройдет, но врачи приедут, вы о ней расскажите. А то последствия могут быть всякие. Подробно расскажите, где и что болит.

Сестры закивали.

Полина посидела немного возле Макаровны. Ту отпустило. Она лежала с закрытыми глазами, дыхание выровнялось.

— Подвезти? — предложил Игорь.

Полина поспешно отказалась. Больше всего ей не хотелось встречаться с Павлом. Но — пришлось. На выходе она столкнулась с ним. Он только что приехал, запирал машину в гараже.

— Здравствуй, Петровна! — преувеличенно радушно воскликнул Павел. — Не даем тебе покоя? Как там матушка?

— Ничего страшного, но в больницу ее надо отвезти.

— Хорошо, если ничего страшного, — с какой-то неопределенной интонацией проговорил Павел. — А я что тебя хотел спросить, Петровна…

Он снова загородил ей дорогу, как тогда, зимой. Глаза его, бледно-серые, почти бесцветные, бегали по сторонам. Она не могла поймать его взгляд, хотя смотрела прямо.

— Ты, случайно, не в курсе, Петровна, куда это наш артист, Володька Никитин, подевался? Вот артист! Вчера еще бегал по селу, семечек у людей набрал на масло. А сегодня уж нет его!

— А я-то откуда знаю?

— Так ведь и мать его не знает, вот что самое главное, — с кривой улыбкой заявил Павел. — Сама, говорит, не знаю, куда этот малахольный подевался… Набрал у людей заказов — и свалил… Нехорошо. Кто ж так делает?

Он все всматривался куда-то в даль, мимо Полины, все высматривал что-то.

Полина попыталась обойти его, но он плечом остановил ее.

— Если уж родители не в курсе, то я и подавно, — буркнула Полина, пытаясь отодвинуть с дороги Гуськова.

— Не скажи… Иногда друзья ближе родителей. Или соседи. А вы ж с ним на одной улице живете?

— Ну и что?

— Да так… Говорят, что ты ночью вчера зачем-то к ним бегала… Так я подумал…

— Зачем к вам бегала, затем и к ним. И ты передо мной тут пассы не выплясывай, Павел! Отойди с дороги!

— Хамить изволите? Зря… Володька-то, может, и уехал. А мы-то здесь остались. Все — и ты, и я, и… сынок твой Тимоха…

— Что-о? — опешила Полина. — Да ты никак мне угрожаешь? Ты — мне?! А когда ты зимней ночью ко мне брата своего порезанного приволок, ты как разговаривал? Когда дружка своего с огнестрелом привез, только что в ногах у меня не валялся! Сопляк! Ты после этого смеешь мне угрожать?!

Полина не на шутку разозлилась. Она толкнула Павла в грудь. Он немного отодвинулся. Она кинулась к калитке, но щеколда ей не поддалась.

— Я добра не забываю, — сказал Павел, подходя к ней и открывая задвижку. — Но и зло безнаказанным не оставляю, Петровна. Ты помни это!

Полина обернулась. Он смотрел ей в глаза. Ох, как хотелось сказать ему… многое. Очень многое хотелось сказать. Слова жгли язык, но она сдержалась. Хлопнула калиткой и полетела по улице от «термитника». Она задыхалась, ее жгла обида и злость на Гуськова. Так нужно было поделиться с кем-нибудь, переложить хотя бы часть своей тяжкой ноши. Но видимо, обречена она нести этот груз одна. Входя в дом, подумала о том, что вот стояла бы сейчас у крыльца черная машина Доброва. И можно было бы все рассказать ему. А он бы… Но — нет. Добров не вернулся. Где-то там, далеко, у него были свои дела, заботы. И телефон в доме равнодушно молчал.