Сергей Алексеев - Покаяние пророков

Космач отложил телефонную трубку и сжал кулаки. Бывший феодал заметил его состояние, оборвал смех, сказал деловито, но мягко:

— Ты вот что. Звони своей боярышне. Телефон в деревне у вас есть, пусть позовут. И скажи ей, чтоб летела сюда к тебе. Паспорта нет — вопрос решим, человека найдем, чтоб сопроводил в Москву. С ней ничего не случится.

И сунул трубку в руки. Говорить ему что-либо, тем более отрицать было бессмысленно. А Данила перешел в наступление.

— Зачем к тебе пришла? Только чтоб замуж пойти?.. Не исключаю, даже верю. На другой женщине ты жениться и не мог… Но ведь она еще весть принесла. Хочешь, скажу, какую?.. Чужак в скит пришел, от твоего имени. Так что ты уже работаешь.

Он подождал реакции — не дождался.

— Наверное, подумал, это человек Цидика? Потому легко согласился в Москву поехать… А он из нашего управления. Временно была потеряна связь. Ты же знаешь, куда его посадили? В коптилку! Рубленый колодец в четыре метра высотой, и на конус — не выбраться. Нет, я восхищаюсь — истинные средневековые нравы!.. Сейчас связь восстановлена. Так что звони боярышне, Юрий Николаевич.

Космач еще раз набрал телефон аэропорта — занято. Положил трубку, встал и надел шубу.

— Мне пора, учитель. Спасибо, что с дерева сняли, стоя писать научили… Ну и за всю прочую науку.

— Юра, не дури. Звони своей страннице. Здесь и свадьбу твою сыграем.

— Был очень рад встрече… Но — время! Пока поймаю такси…

— Ну что же… Коль спешишь — поезжай, — вдруг согласился Данила. — Но мой дом всегда для тебя открыт. А насчет такси не беспокойся. Тебя доставят к месту назначения.

Космач глянул на пакет с диссертацией, но брать его не стал, чтоб оставить свободными руки: мысль о побеге уже вызрела. Иначе не отвязаться…

Он перехватил взгляд.

— И правильно, оставляй. Сегодня же отдам, пусть набирают.

Василий Васильевич вышел провожать в халате и тапочках. Руку пожал, посмотрел по-отечески ободряюще.

— Ну, будь здоров, не поминай лихом! Скоро свидимся.

Машина теперь была другая, впрочем, как и вся ее команда, состоявшая из трех хорошо одетых и воспитанных мужчин. Один из них оглядел громоздкую фигуру Космача, однако сесть на переднее сиденье, где было бы свободней, не предложил, открыл заднюю дверцу и посадил в середину. Подперли боками с двух сторон, водитель выставил на крышу маячок и поехали. Надежд, что в аэропорт, уже не было никаких, и оставалось, не показывая вида, запоминать дорогу да мысленно готовиться к защите.

Пожалуй, теперь начиналось самое главное — можно сказать, дружеская беседа с Данилой отходила на второй план. Уговаривать или допрашивать станут другие, чужие люди, ничем не связанные, и потому особенно рассусоливать не будут.

Но и ему будет легче…

За свою судьбу Космач не волновался, одна боль и тревога преследовала — боярышня, оставленная в Холомницах. Когда он ушел к сонорецким старцам и, естественно, в Полурады не попал ни к началу успенского поста, ни к зиме, она прождала его ровно год и, по рассказам Клести-малого, высохла в щепку, если бы не успели отнести ее на Сон-реку к старцам, наверное, умерла бы. Но даже после излечения все равно каждый год ждала его к началу успенского поста, по сорок дней сидя на жданках.

В то время он не знал об этом, но сейчас прекрасно представлял, что задержись он на день — снова начнется пост…

А более всего в голове зудела мысль о внезапном и откровенном признании Коменданта. Почему он сделал его накануне событий? Случайно получилось или так замыслили в этом управлении, узнав, что боярышня идет к Космачу?

Покаявшемуся старику будет больше доверия…

Оставалось надеяться и утешать себя природной кержацкой прозорливостью Вавилы, ее детским умением уходить от опасности. Когда он пришел в Полурады с ассистенткой, долго никак не мог встретиться с боярышней с глазу на глаз. Наблюдал за ней, много раз пытался перехватить, когда Вавила по какой-то надобности уходила в лес или носила воду с озера, и даже устраивал засады — бесполезно! Она будто чуяла преследование и невероятным образом уходила от него. Наконец, изучив ее каждодневные маршруты и занятия, он установил закономерность: по понедельникам с утра боярышня стирала белье на озере в километре от скита. Брала две корзины на коромысле, самодельное, неприятно пахнущее жидкое мыло, валек и, несмотря на погоду, почти в один и тот же час шла в свою прачечную: жизнь в скиту была размеренной и ритмичной. Лучше места для встречи было не сыскать, можно подойти незаметно и так же исчезнуть, если появится кто-то еще. Но стоило Космачу прийти на озеро чуть раньше и затаиться где-нибудь на берегу, стирка или вовсе отменялась, или вместо Вавилы приходила ее мать.

Тогда он устроил засаду у намеленного настоятелем сонорецкого монастыря Амвросием камня в березовом лесу, куда боярышня тайком бегала молиться. Приходил сюда и рано утром, и днем, и даже ночью, часами сидел и слушал, надеясь уловить хотя бы ее шаги — все бесполезно. И, отчаявшись, однажды вышел из укрытия, встал на камень, поднял руки, взмолился:

— Господи! Услышь меня! Приведи ее сюда!

Может быть, мгновение прошло, не больше, а Вавила неожиданно вышла из-за берез, показалась и тут же скрылась. Космач вскочил с колен, побежал следом, но только мелькающее среди деревьев ярко-синее платье увидел.

Так бы и не встретился, если б по какой-то непредсказуемой, дикой случайности не столкнулся в лесу, когда она шла с ведрами сотового меда на коромысле. А потом возле угольных ям сама подошла…

На московской кольцевой повернули направо и минут двадцать ехали на хорошей скорости, после чего выскочили на новенькую развязку, выписали круг и полетели в сторону области. Сопровождающие сидели с каменными лицами и за всю дорогу даже словом не перебросились. Только однажды пискнул радиотелефон, и водитель обронил некую контрольную фразу — то ли начальству, то ли жене:

— Я завтракал сегодня, на аппетит не жалуюсь.

На тридцать втором километре свернули влево, на заснеженную, обледеневшую дорогу, въехали в лес и скоро очутились перед воротами воинской части. Из будки выскочил офицер и успел распахнуть створки, так что машина даже не останавливалась. Вид у территории был нежилой, несколько солдат ковыряли лопатами тающий снег у казармы, вдали ползал одинокий грейдер, и больше ни души. За каменными постройками и березовой лесополосой оказались склады — огромные ангары, выстроенные колоннами, тянулись вглубь и исчезали в белизне сугробов. А между ними все пространство вкривь и вкось было заставлено танками, укрытыми снегом до самых башен, так что они выступали над поверхностью, будто могильные холмики, и потому торчащие наружу стволы орудий напоминали кресты, поваленные бурей или чьей-то злой волей. И все вместе походило на паровозное кладбище: повсюду реял дух смерти, как будто исходивший от некоей потусторонней силы.