Ирина Степановская - Круговая подтяжка

– К чему такая срочность? Следующие операционные дни еще не скоро. Идите домой, – милостливо разрешила Юлия.

– Мне директор велел разобрать – я и разбираю! Что же мне потом специально приезжать из города время тратить? – заворчала сестра.

– Ну, если директор велел… – Юлия вышла из комнаты. «Подожди, дорогая! Скоро вообще не будешь из города приезжать. Ты у нас не одна такая опытная на примете…»

Юлия с силой, совершенно не обязательной, хлопнула дверцей своего «Пежо» и поехала со двора. Настроение у нее было испорчено. Охранник задвинул за ней металлические ворота и с облегчением вздохнул. Весь персонал так вздыхал, когда Юлия Леонидовна покидала территорию клиники.

Юлия уехала, но работа продолжалась. Большой дом был не единственным освещенным местом на территории клиники. Светились окна и бывшей родительской дачи Азарцева – там уже несколько дней вовсю работал гинекологический блок. С таким именно названием эта структурная единица значилась во всех документах. Перед отъездом Юля зашла и туда.

В бывшей детской на двух белых медицинских кроватях расположились две девушки – темноволосая и блондинка. Первая беспрестанно разговаривала по телефону, вторая молча рассматривала картинки в иллюстрированном журнале. Больших животов у них не было, и они производили впечатление скорее не пациенток предродовой, чем по сути являлась эта комната, а скучающих дам в каком-нибудь санатории. Сходство с пансионатом усиливали белый шкаф для одежды, маленький телевизор на передвижной подставке и стеклянная ваза, правда, без цветов. Бывшая спальня родителей Азарцева была превращена в родовую. Над двумя специальными столами горели кварцевые лампы, было пусто. В бывшей кладовке, с высоко расположенным окном, скучала акушерка. А доктор, хороший приятель Юлии и Азарцева Борис Ливенсон, сидел сейчас на бывшей кухне и, помешивая ложечкой в чашке с кофе немецкий заменитель сахара, читал газету.

– Да… – наконец, сказал он, отправив газету в контейнер для мусора и зевнув. – Верно писал Булгаков: «Не читайте за обедом советских газет!» А уж на работе их читать – значит быть врагом самому себе.

– Рожаешь? – спросила Юля, заглянув сначала в предродовую, а потом к нему.

– Еще не скоро! – ответил он. – Часов шесть-восемь нам тут еще прохлаждаться. Володька-то не ушел?

– Здесь еще. Остался больную наблюдать. Хочешь – зайди к нему. А я уже все, еду баиньки. Устала сегодня как черт!

Юля уехала. Акушерка вошла в предродовую с двумя шприцами и двумя почкообразными тазиками.

– Перевертывайтесь на животики, девушки. Каждой – укольчик! После укольчика – поблюете в тазики.

– А по-другому как-нибудь нельзя? – На лице брюнетки появился испуг.

– Можно, – с готовностью отозвалась акушерка. – Можно уйти и выносить беременность до положенного срока. Как девять месяцев отходишь – сама родишь, без лекарства и без тазика!

Блондинка между тем задумчиво растирала место укола. Вдруг лицо ее исказилось, к горлу подступила судорога, и она замычала, выкатив глаза, и стала бессмысленно размахивать руками. Акушерка ловко повернула ее на бок, вставила ей в руки тазик, легонько похлопала по спине. Тут действие лекарства догнало и брюнетку, и она, согнувшись пополам, тоже надолго припала к тазику.

Акушерка выдала каждой салфетки – вытирать лицо.

– Терпите, девушки! Бог вам в помощь! Через час снова приду укольчики делать!

Борис, определив по доносящимся из предродовой звукам, что процесс пошел, поморщился, поправил на носу модные очки и предупредил акушерку, чтобы она бдила. Он не любил эту сторону своей работы, поэтому вышел на посыпанную желтым песком дорожку и направился к большому дому, надеясь найти там у своего друга Володьки тишину, покой и понимание. Он предпочитал не вызывать искусственные роды, а принимать настоящие. И даже самые драматические ситуации, требовавшие от него большого напряжения воли, знаний и сил, с лихвой компенсировались потом удовлетворением от крика новорожденного младенца. Он хотел поговорить об этом с Азарцевым, но тому некогда было пускаться в долгие разговоры. Как полководец, готовящийся к решительной битве, насвистывая, Азарцев расхаживал по предбаннику операционной с уже помытыми руками, в рубашке с открытым воротом и хлопчатобумажных штанах, ожидая, когда анестезиолог сделает свое дело и больная заснет. Больной этой была Ника. Молоденькая медсестричка ввела ее в операционную.

– А это не больно? – спросила Ника, растерянно оглядываясь. Вот не боялась, не боялась, а сейчас струсила.

– Это только первый раз больно. – Анестезиолог подмигнул Лидии Ивановне и помог Нике забраться на операционный стол. Ее накрыли простыней и велели закрыть глаза. Тут же она почувствовала на своем теле несколько пар спокойных и деловых рук. Одни наложили ей на левую руку жгут, согнули ее ладонь в кулачок, и анестезиолог попросил ее «поработать», посжимать и поразжимать кулак. Она почувствовала, что игла вошла в вену совершенно безболезненно. Медсестра в это же время обильно смазывала ей лицо и шею спиртом и йодом, и потеки раствора, спускавшиеся вниз, забавно холодили и щекотали ей грудь и подмышки.

Темнота наступила приятно и незаметно.

– Больная спит! – доложил анестезиолог, приоткрыв Нике веко.

– «Ах, эти черные глаза…» – отозвался Азарцев, уже облаченный в стерильный халат и перчатки, – «…меня любили!» – Он решительно подошел к столу. Лидия Ивановна, верящая в него, как в бога, подала ему его любимый скальпель.

Гинеколог Борис Яковлевич заглянул в операционную и увидел, что главная свадьба сейчас происходит именно там.

«Слишком у них сейчас уж весело. Зайду попозже!» – констатировал он.

Двери в палаты были открыты. Как человек, интересующийся всем, что его окружает, Борис Яковлевич осторожно заглянул и в них. В одноместной в одиночестве маялась, не в силах найти себе развлечение, дама в круговой марлевой повязке на голове и шее. Она сидела на постели, опершись спиной на подушку, и повторяла на все лады: «Ах, как мне душно! Душно!»

В другой палате шел оживленный разговор о мужьях и любовниках – это делилась своими размышлениями о жизни средних лет женщина с повязкой на носу. Молоденькая девушка, поддерживая прооперированную грудь, слушала ее со скептической улыбкой. Дверь в третью палату была закрыта, но и за ней горел свет и слышались разговоры.

«Работают же люди! – по-хорошему завидуя, подумал Борис Яковлевич. – Уже и оперируют в две смены!» Он прошел в буфетную и попросил минеральной воды, решив, что кофе ему сегодня предстоит еще выпить много: вряд ли девицы разродятся раньше трех-четырех часов ночи.