Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя

— Вы? — Павел ошарашенно перевел взгляд с Нины Васильевны на огромную афишу, где было нарисовано то же смеющееся лицо. — Я не знал…

— А если бы знали? — Нина Васильевна хитро посмотрела на него.

— Разбился бы, но достал билеты…

— Какой самонадеянный молодой человек. Врете, не достали бы. Я — знаменитость. — Она засмеялась. — Это ваши друзья? Вас я уже видела, — сказала она Лизе. — У вас такое счастливое лицо. Можно уже поздравить или ошибаюсь?

— Можно, — сказал Павел.

На аллею выкатился толстенький запыхавшийся директор театра.

— Нина Васильевна, пора!

— Четыре места моим друзьям…

Директор свел на груди пухлые ладошки.

— Нина Васильевна!..

— Слышать ничего не хочу. Четыре самых лучших места! — Директор схватился за голову:

— Ладно, идемте… Ради бога, идемте!

Она вышла на сцену, глубоко поклонилась, спокойно, как должное, приняла цветы и, наклонив к ним голову, долго слушала аплодисменты, которыми зал приветствовал ее. Потом неожиданно сказала:

— Среди вас находится молодой пограничник — мой друг… — Еле заметно она улыбнулась Павлу, перевела взгляд в зал. — Вы не обидитесь, если эту песню я посвящу ему? Ему и его молодой жене, которой тоже предстоит нелегкое испытание — завтра ее муж уедет на границу, где сейчас неспокойная и сложная обстановка… — Все еще прижимая к груди цветы, она задумалась, вспомнив что-то, потом продолжала: — Я смотрю на него и думаю, нет, знаю — он, такие, как он, скорее погибнут, чем допустят врага на нашу священную землю…

Зал взорвался аплодисментами, Нина Васильевна спустилась со сцены, подала цветы растроганной, заплаканной Лизе, прижалась щекой к ее щеке.

Потом она пела «Катюшу»…

Ночью сквозь сон Лиза шептала ему:

— Она ошиблась — не завтра ведь, послезавтра…

Павел взял с тумбочки часы, всмотрелся на циферблат.

— Без десяти двенадцать. Считай, завтра уже наступило…

— Как быстро течет время. А мы еще тратим его на сон…

Она уже спала, ровно дышала, прижавшись щекой к его плечу.

Стало тихо, и тогда в комнату вполз еле слышимый до этого голос радио. Передавали последние события дня:

«…В Северной Африке продолжается бомбардировка отступающих английских войск. В боях на фронте Соллума выведено из строя 200 английских танков. Успеху операции способствовала германская и итальянская авиация. За четыре дня боев англичане потеряли 42 самолета…

…В провинции Аньхуэй японские войска 10 июня начали наступление на подразделения китайских войск, расположенных в 25 километрах к юго-востоку от Шанхая. Сведений о положении на фронтах в Северном и Южном Китае нет…

…В текущем году Канада отправит в Англию еще две дивизии, в том числе одну бронетанковую…

…В Швеции спущено на воду три новых военных корабля.

…Из Виши сообщают: площадь оккупированной зоны составляет 55 процентов общей территории Франции. Здесь сосредоточено 67 процентов французского населения…»

Влюбленные спали, не слышали этого. Уже раскалывалась, горела в огне мировой войны планета, и далекие громы этой войны докатывались сюда.

«…Продолжается англо-германская воздушная война. Согласно сведениям из компетентного источника, в воздушных боях, происходящих 15,17 июня над Ла-Маншем, сбито 34 английских самолета, 25 германских не вернулись на свои базы…

…Сегодня в 21 час московского времени в Анкаре был подписан Договор о дружбе между Германией и Турцией. С германской стороны Договор подписали посол Германии фон Папен, с турецкой — министр иностранных дел Сараджоглу…»

Лиза застонала во сне, и Павел, не просыпаясь, обнял ее, погладил по голове. Война была далеко, она еще не коснулась их, и они пока жили заботами друг о друге…

…А из-под крыла самолета уже вываливались на нашу землю грязно-серые фигурки, и купола парашютов раскрывались над ними и опускались на ночной лес, на темную пашню…

И чьи-то руки закапывали парашют…

И кто-то срывал одежду и напяливал на себя красноармейскую форму…

И другой парашют в светло-голубом небе.

И еще один.

Они, как капли, обрываются с большого эллипсоидального дирижабля, застывшего в небе.

Павел с Лизой смотрят вверх, щурясь от солнца. Смеются. К ним подбежала Александра — в комбинезоне, в летном шлеме.

— Дак не забудь! В четыре!.. — крикнула она Лизе.

Потом они шли по улице мимо белого классически строгого здания бывшей гимназии с мемориальной доской у входа. Останавливались, читали надписи, глазели по сторонам. Уютный зеленый городок шумел голосами прохожих, шелестом шин по булыжнику, криками продавцов мороженого и леденцов.

Остановились около чистильщика. Павел сел в высокое деревянное кресло, и чистильщик — старый, с бритой загорелой головой татарин, выкрикивая на своем языке какие-то заклинания, до блеска начистил ему сапоги.

Покачиваясь, проехала рессорная карета с красным крестом на боку, запряженная парой сытых лошадей. На облучке рядом с кучером сидел фельдшер в белом халате.

— Откуда такая древность? — удивился Павел.

— Одна осталась на весь город. Кругом теперь машины. А мне жаль эту чеховскую карету…

Около кинотеатра «Унион» было пусто — сеанс уже начался. Оба не однажды видели эту картину, однако, не сговариваясь, купили билеты, прошли в прохладном сумраке неполного зала в последний ряд, там, в темноте, нашли руки друг друга и сплели их.

На экране шла война, маленькие, похожие на фанерные танки Т-26 громили вымышленного врага и, совершая акробатические номера, прыгали через полуразрушенный мост.

А они с внезапной жадностью соскучившихся любовников бесстыдно целовались за спинами зрителей, вызывая зависть одних и осуждение других.

Перед тем как зажгли свет, они тихонько выбрались из зала.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я так люблю тебя, что сейчас упаду в обморок…

На тихой улице стоял одноэтажный, выкрашенный зеленым дом, где все сохранилось таким же, каким было и шестьдесят, и семьдесят лет назад. Рука в руке они молча бродили по его чисто вымытым комнатам, смешно переставляя ноги, обутые в брезентовые чулки с длинными тесемками.

Так же молча, не сказав за все время ни единого слова, они вышли на улицу, освободившись перед этим от брезентовой обуви. Лиза завернула у него на руке манжет гимнастерки, посмотрела на часы.

— Мне уже надо идти. Я быстро… Через два, нет — через полтора часа буду дома… Поцелуй меня на прощание…

Он нагнулся, легко коснулся губами ее сомкнутых ресниц.