Джонатан Троппер - Дальше живите сами

Из кухни, нахмурившись, выходит Линда и, пробравшись через плотные ряды гостей, шепчет что-то на ухо Эпельбауму. Он мрачнеет, лицо его медленно наливается краской. Он идет вслед за Линдой на кухню, а мать с некоторой опаской смотрит им вслед. Дверь на кухню, покачавшись, затворяется, но за ней явно говорят на повышенных тонах, даже в гостиной слышно, только слов не разобрать — на кухне работает кухонный комбайн. Через несколько минут появляется Эпельбаум. Он как-то ссутулился, съежился. Задержавшись в прихожей, только чтобы положить пару долларов на блюдо возле мемориальной свечи, он, шаркая, выходит за порог. Мне его жаль. Похоже, у нас с ним немало общего.

Снова появляется Линда, и они с матерью смотрят друг на друга — долго, многозначительно, поверх голов всех гостей. Если до этого у меня и оставались кое-какие сомнения, то сейчас они развеялись окончательно. Венди перехватывает мой взгляд, вопросительно вздергивает бровь, но обсуждать тут на самом деле нечего.

С Лонг-Айленда приехали с соболезнованиями мамина двоюродная сестра Сандра, ее муж Кэлвин и их дочки-близнецы, аппетитные подростки-бутончики, которые уже почти распустились. Девицы любуются собой, точно кошечки, — грациозно и отрешенно, и пока не умеют распорядиться собственной новообретенной сексуальностью — выжимают педаль до отказа, словно, едва научившись ходить, получили в свое распоряжение мощный автомобиль. Сидя на диване, они то и дело обольстительно потягиваются, демонстрируя длиннющие, от ушей, ноги и созревшие бедра и груди. Они, судя по всему, недавно приобщились к взрослым таинствам, а комнату оглядывают слегка растерянно: стоило ли тащиться в такую даль, чтобы лицезреть никому не нужных родственников?

Эта семья явно снедаема стремлением к совершенству: у Сандры идеальная, наверняка дорогущая прическа и педикюр, у Кэла — так его называют домашние — часы с бриллиантами и дорогой прикид с эмблемой гольф-клуба, у девиц — точеные загорелые ножки, белоснежные спортивные тапочки, безупречный цвет лица, летящие, точно от ветра, волосы… Не семья, а рождественская открытка. Так и вижу мягкие ворсистые ковры в их доме на Лонг-Айленде; вид из окон, конечно, на залив; выложенные камнем дорожки; прихожая, то есть, простите, вестибюль, в зеркалах и мраморе; лужайка перед домом выстрижена травинка к травинке; в цокольном этаже — плазменный телевизор на полстены и кожаная мебель; гостиная в стиле арт-деко, и входить туда можно только босиком; в гараже — «лексусы»-близнецы, купленные на самых выгодных условиях.

Кэл мне не нравится. Думаю, его приятели, если у него вообще есть приятели, тоже его не любят. У него волосатые руки, выпуклые бицепсы, купленный в магазине загар и взгляд хищника — так и высматривает: в какой бы разговор вклиниться, с кем бы повздорить. Зато мама обожает Сандру, которая совсем еще девочкой потеряла родную мать и выросла поэтому вместе с нашей матерью, в ее семье. Так что тут узы нешуточные.

— Синди плавает в команде клуба «Ол-Америкэн», — рассказывает маме Сандра. — А Дана у нас — капитан, в лакросс играет.

— Так мы пошлем им снаряжение! — восклицает мать. — Пол, ты слышал? Соберешь посылку?

— Конечно, мама.

— Поверить не могу, что Морта больше нет, — произносит Сандра и — о господи! — начинает плакать.

— Старикан был нефиговый, — говорит Кэл.

Я еле сдержался. Но вовремя сообразил, что это у него набор слов такой для оказания уважения. А то бы, ей-богу, запустил ему чем-нибудь в морду. А он бы в ответ дал мне под дых и избил до полусмерти.

— Он так тебя любил, — говорит мама и берет Сандру за руку, а я недоумеваю, почему я вижу этих людей всего в третий раз в жизни, если папа так любил Сандру.

— Венди, где наши свадебные фотографии? — спрашивает мама.

Венди достает альбом, где страницы скрипят, точно несмазанные двери. Мама с Сандрой начинают презабавную игру — идентификацию покойных родственников, о которых я и слыхом не слыхивал: тетки, дядьки, кузен с полиомиелитом, друг семьи, угодивший в тюрьму за вооруженный грабеж.

— Девочки, — говорит Сандра, — идите, посмотрите.

Ее девочки плавно, по-кошачьи, соскакивают с дивана. Филипп наблюдает за ними — пожалуй, чересчур пристально. Венди дает ему подзатыльник.

— Ты чего?

— А сам не знаешь?

Мама показывает нам все выцветшие свадебные фотографии, до единой: усатые мужчины курят прямо за столом, женщины в некрасивых париках, все — в темных очках с пластмассовой оправой, словно агенты-церэушники из старых фильмов.

— Видите, какая я была хорошенькая, — говорит мама скучающим близняшкам. Вовсе не потому, что хочет похвастаться. Просто она смотрит на них — прекрасных, свежайших, словно бы с каплями утренней росы на лепестках, — и понимает, что сама она стара, куда старее, чем могла вообразить в юности… А вот папа во взятом напрокат смокинге. На большинстве фотографий он какой-то взъерошенный, встревоженный, точно за кадром происходит куча неприятностей. Но есть и другое фото: они вдвоем, на лестнице у свадебного зала, он держит ее на руках, оба смеются — над фотографом, над самими собой, над смешным платьем, дурацким смокингом и над самой затеей: неужели она удалась? Неужели они теперь семья? В горле у меня ком, и он все разбухает, не дает дышать. Это мои родители — совсем юные, влюбленные — ни детей, ни ипотечных кредитов, ни ротвейлеров, ни рака, ни вероятного (да чего там, практически несомненного) лесбиянства.

— Он тут такой красивый, — говорит Сандра.

— Я наутро почти не могла ходить, — отзывается мать.

Девицы звонко хихикают и трепещут, точно подвески-колокольчики на ветру. Венди снова дает Филиппу подзатыльник.

На сей раз он уже не спрашивает за что.

Пол с друзьями переходят во двор, где чуть в сторонке еще сохранился старый сетчатый сарайчик с его бейсбольным тренажером. Стояку, игравшему в школьные годы на приеме, приспичило проверить, сможет ли он отбить бросок Пола, который в свою очередь хочет проверить, умеет ли он еще бить. Хорри, который в школе бейсболом не увлекался, зато был асом в футболе и хоккее, уже готовит заплесневелое снаряжение, а Дэн, игравший обычно на внешнем поле, собирается быть судьей. Остальные встают вокруг, помахивая битами, точно мечами, и отпускают глупейшие реплики. Ну, а мы с Филиппом стоим рядом и наблюдаем, кто тут первым останется в дураках. Потому что победителей в любом случае не будет.

Пол достает свою старую перчатку и начинает разминаться, бросая Хорри легкие мячи и покручивая руку в плечевом суставе, чтобы расслабить мышцы. Даже сейчас, после стольких лет, его движения изящны и уверенны, а тело при броске пружинит, как бы выстреливает мяч. Стояк перебирает биты, благо в снаряжении недостатка нет, а потом встает перед сеткой, вбуривает сандалии поглубже в траву, готовясь принять удар, и делает пару тренировочных взмахов. И вот, наконец, Дэн встает за Хорри и, не вынимая изо рта сигареты, командует: