Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

– Чудеса по-прежнему случаются. Что бы ни говорили некоторые, чудо может случиться, когда этого меньше всего ждешь.

Едва мы выехали с больничной стоянки, Синди положила руку мне на плечо.

– Спасибо, что подвез нас, – сказала она со вздохом. – Даже не знаю, что бы я без тебя делала.

– До сих пор ты как будто очень неплохо справлялась, – ответил я.

– Это только так кажется, но на самом деле… – Не договорив, она стала смотреть в окно: мы как раз выезжали на шоссе. Энни на заднем сиденье крепко спала, поэтому мы не стали заезжать ни в «Варсити», ни в «Старбакс», а сразу покатили домой.

На обратном пути я почти все время молчал, с головой уйдя в свои мысли. Думаю, Синди почувствовала мое настроение и даже не пыталась со мной разговаривать. Только когда до ее дома оставалось всего несколько миль, она сказала:

– Ты от самой больницы молчишь. С тобой все в порядке?

– Да, конечно, просто я задумался… об Энни.

Синди кивнула.

– Похоже, мы с тобой думали об одном и том же.

Было совсем темно, когда мы свернули на подъездную дорожку Сахарного домика, и датчики движения включили несколько садовых светильников. Всю обратную дорогу Энни проспала и, паркуясь перед крыльцом, я невольно вздохнул с облегчением. Оставив мотор включенным, я перенес девочку в дом, дружески похлопал по плечу Синди и, пока она раздевала и укладывала Энни в постель, снова вышел на улицу. Сев за руль, я вдруг увидел на пассажирском сиденье конверт со снимками.

Несколько секунд я боролся с собой, но, бросив быстрый взгляд на дом, решился и открыл конверт. В нем были рентгеновские снимков, компьютерные диски с результатами ультразвукового исследования, видеозаписи сердечного катетера, запечатлевшего распределение контрастного вещества, по которому можно было судить об эффективности работы сердца, и – самое главное – результаты компьютерной томографии, также в виде снимков. Схватив эти снимки, я поднес их к лампочке под потолком салона и стал внимательно рассматривать.

Как и следовало ожидать, Ройер не ошибся.

Конверт я отнес к дверям, засунул его между дверным наличником и обшивкой и поехал домой. Оставив «Субурбан» на дорожке, я поднялся на крыльцо и постоял молча, прислушиваясь к песням сверчков.

Сегодня их голоса звучали хрипло и пронзительно, словно они и правда плакали.

Наступал уикенд Четвертого июля. Я знал, что завтра на озере будет полно людей, катеров и водных лыжников, но все равно чувствовал настоятельную необходимость хоть на какое-то время вытащить Эмму из дома. Вот уже несколько месяцев она не вставала с постели, и, если бы у нее были силы, я думаю, давно бы сошла с ума и стала все крушить и швыряться посудой.

Я поддерживал в ней жизнь ежедневным внутривенным вливанием дофамина – для ее сердца это было чем-то вроде адреналиновой стимуляции. Лекарство заставляло сердце биться чаще и равномернее, но сокращало его и без того невеликий ресурс. Я, впрочем, считал это допустимым: Эмма уже приблизилась к началу листа ожидания, и мы с Ройером решили, что перед операцией дополнительно стимулировать ее сердце будет полезно. Для этого мы ввели ей в вену на левой руке специальный катетер – внешне он напоминал обычную капельницу, однако его игла не заканчивалась у локтевого сгиба, а имела продолжение в виде тонкой длинной трубки, которая поднималась по руке вверх и заканчивалась непосредственно в правом предсердии. Благодаря этому лекарство попадало непосредственно в сердце, где смешивалось с оптимальным количеством крови, позволяя нам на один шаг опережать вечную ночь, следовавшую за моей женой по пятам.

Выглядела Эмма соответственно состоянию. Исхудавшая, бледная, она почти не разговаривала, а если и произносила какие-то слова, то исключительно шепотом. Ее мигательный рефлекс замедлился, волосы выпадали, ногти сделались ломкими, речь невнятной. В очереди на пересадку сердца она была одной из первых, но все же не самой первой, и я считал, что мы еще успеем провести грядущий праздничный уикенд вместе. Вот почему я погрузил в машину запас плазмозамещающего раствора «Плазма-лит», запас физраствора для капельницы, а также три баллона с жидким кислородом, который я использовал в основном по ночам, чтобы Эмма могла нормально спать. Увеличение количества кислорода во вдыхаемом воздухе существенно ослабляло нагрузку на организм и позволяло ей расслабиться и отдохнуть. Лично мне результаты кислородной терапии нравились еще и тем, что напоминали запасание энергии впрок. После пересадки сердца организм начинает с бешеной скоростью расходовать собственные ресурсы, а их у Эммы, как ни страшно это признавать, оставалось не так уж и много, поэтому я считал, что было бы только разумно позаботиться о будущем. Кислород возвращал на ее щеки румянец, да и самой Эмме нравился легкий кайф, который она испытывала во время сеанса.

На случай если во время выходных появится подходящее донорское сердце, я позвонил в «Лайф Флайт»[62], дал точные координаты нашего дома на берегу и описал площадку в ста ярдах от него, где вполне мог приземлиться легкий вертолет.

Наконец Эмма – с закрепленной на ухе носовой трубочкой, через которую подавался кислород, – села в машину и положила голову мне на плечо, и мы отправились на озеро. Мы были взволнованны и почти счастливы. После долгого ожидания, после многих лет учебы, надежд, изнурительной работы мы чувствовали, что вплотную приблизились к рубежу, за которым начнется для нас другая жизнь.

Я специально построил свое расписание операций таким образом, чтобы полностью освободить себе эти два выходных дня. Ничего подобного я не делал уже много лет и в результате провел на телефоне несколько часов подряд, выслушивая сообщения от сиделок и консультируя других врачей относительно своих бывших и будущих пациентов. Зато после обеда я устроил себе полноценную гребную тренировку. Это стало для меня настоящим подарком, так как в последние несколько лет я был вынужден ограничивать себя ежедневными занятиями на гребном тренажере в больничном фитнес-зале, куда я приходил перед работой – почти в пять часов утра. Эмма наблюдала за мной с крыши эллинга; она пыталась рисовать, дремала над чашкой чая или любовалась, как поднятые моторными катерами волны разбиваются о подпорную стенку и сваи причала.

Ни она, ни я не знали, что вечером того же дня в Дайтоне некий двадцатилетний парень, разогревшись пивом и амфетаминами, разгонится на мотоцикле до восьмидесяти с лишним миль в час и попытается на глазах еще десятка таких же любителей адреналина перелететь через оживленный перекресток шоссе. Он не промахнется и попадет точно на наклонную рампу; скорость и высота прыжка тоже будут достаточными для того, чтобы успешно приземлиться на противоположной стороне. Не учтет он одного – тонкого электрического кабеля, который будет подстерегать его почти в высшей точке траектории. Его мотоцикл упадет на землю без всадника, а электрическая компания снимет с проводов наполовину обезглавленное тело. В больнице, куда его доставят, врачи констатируют смерть, но будут поддерживать жизнь тела, чтобы успеть получить согласие родственников на донорство органов. Когда такое согласие будет получено, больница в Дайтоне внесет данные о сердце мотоциклиста в базу Национальной службы по учету и распределению донорских органов. Ее центральный компьютер проведет поиск по спискам нуждающихся и выяснит, что сердце мотоциклиста-неудачника идеально подходит для пересадки сразу двум пациентам.