Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен

Умирающий человек знает, что страданиям придет конец, но в случае человека скорбящего все совсем не так. Скорбящий человек продолжает жить и всю оставшуюся жизнь может страдать от своего горя.

Тем не менее индустрия психологической помощи, как правило, обещает избавить нас от этих страданий. На полках с «пособиями по борьбе со скорбью» (этот жанр сейчас цветет буйным цветом) мы в последнее время видим все больше книг с названиями наподобие: «Перед лицом горя: Как помочь своим родным справиться с проблемами, связанными со смертью, умиранием и прочими утратами»; «Этапы скорби: Как заново выстроить свою жизнь и восстановиться после жизненных потерь за несколько простых шагов» или «Руководство по избавлению от скорби».

Эта последняя книга рекомендуется к покупке интернет-магазином Amazon: «Как специалист по облегчению скорби могу сказать, что в работе со своими подопечными я пользуюсь этой и только этой книгой. Она просто замечательная!» – гласит один отзыв. «Непременно включите этот текст в свой арсенал инструментов для борьбы с горем!» – говорится в другом. Одним словом, вы понимаете: наше горе стало состоянием излечимым. Мы можем легко восстановиться. Мы можем оставить его в прошлом.

Но мой опыт подсказывает, что возможность распрощаться с горем – это для человека скорбящего всего лишь очень привлекательная фантазия. Это все выдумки, что мы можем любить, терять, страдать, а потом просто сделать что-то, в результате чего наше горе уйдет навсегда. Нам хочется верить, что мы можем добиться избавления от скорби, потому что она способна застать нас врасплох и выбить из колеи даже через много лет после тяжелой утраты.

В пятницу 15 ноября 2008 года по холмам и каньонам, окружающим калифорнийский городок Монтесито, прошли лесные пожары, в результате которых пострадало больше двух десятков людей. Пожары полностью уничтожили 210 домов, и одним из них был дом, принадлежавший моей сестре. Физически ни она, ни ее муж не пострадали, но потеряли абсолютно все, кроме одежды, которая в тот момент была на них надета.

Через месяц после пожаров, когда мы с сестрой разговаривали по телефону, она рассказала мне о том, как сплотились жители их городка.

Например, в ресторанах бесплатно кормили людей, потерявших имущество. Она описала мне процесс получения помощи от федерального правительства, поведала о широком спектре ссуд и кредитов, предлагаемых пострадавшим, а также о том, как государственные чиновники старались помочь им заполнить все необходимые заявления.

Я сказал сестре, что меня восхищает ее прагматизм и способность вновь подняться на ноги и начать налаживать новую жизнь.

Но тут она сообщила мне, что ходила к ясновидящей.

Меня это, конечно, удивило, но гораздо больше я был поражен своей собственной реакцией на ее слова. Когда сестра сказала, что поговорила с нашей матерью (которая умерла больше двадцати лет назад), я вдруг почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, а потом неожиданно для себя самого спросил:

– И что тебе сказала мама?

По окончании нашей беседы я подумал, что мы обращаемся к ясновидению, когда чувствуем потребность в присутствии ушедших от нас близких людей и не можем согласиться с бесповоротностью смерти. Нам хочется верить, что ясновидящие могут вернуть умерших, по которым мы тоскуем, в мир живых. Вера в возможность избавиться от горя и оставить его в прошлом – это такой же самообман, ложная надежда на то, что нам под силу унять живущую в нас скорбь.

Пару лет назад, прямо перед Рождеством, моего четырехлетнего сына положили в больницу. Под кожей около правого глаза у него возникла инфекционная пресептальная флегмона – веко покраснело и опухло до такой степени, что он не мог открыть глаз. Врачи опасались, что инфекция может проникнуть в глазной нерв, а после этого и в ткани мозга. Ему назначили пенициллиновые инъекции и поместили под круглосуточное наблюдение.

Мы с женой целых семь дней провели рядом с сыном и поэтому вошли в ритм жизни детского отделения больницы – знали, в какие часы нашему сыну полагается принимать лекарства, привыкли к двенадцатичасовым сменам медсестер и утренним обходам врачей. Вид притихших, покрытых снегом улиц за окнами госпиталя только усиливал чувство изоляции от мира.

В первый же вечер по возвращении домой сын наотрез отказался принимать антибиотики. Мы с женой по очереди умоляли его, то слезно, то сердито, но ничего не помогало.

В конце концов я рассказал ему историю из своего детства. Когда меня положили в больницу удалять гланды, я удрал от двух медсестер, которые пришли забирать меня в операционную.

– Мне просто не хотелось туда идти, – сказал я.

Мой сын немного поразмыслил об этом и через несколько минут согласился принять лекарство. Уже перед сном, когда я закончил читать ему сказку и выключил свет, он попросил меня еще раз рассказать, как я убежал от медсестер.

В ту ночь я внезапно проснулся от сна, который начал стираться из моей памяти сразу же после пробуждения. Во сне я видел, как протягиваю руку, чтобы поймать маленькую зеленую ящерицу, шмыгнувшую в темное пространство между двумя камнями и исчезнувшую где-то под землей.

Сон, раскрашенный в цвета старой фотографии, был очень похож на реальное воспоминание. Возможно, это и правда случилось со мной, когда я был еще мальчишкой. Мне подумалось, что сон имеет какое-то отношение к болезни сына, но какое? И тут я вспомнил еще одну деталь сна – четыре буквы S, I, D, A.

Я некоторое время полежал в темное, пытаясь ухватить за хвост ускользающий от меня сон, но больше ничего вспомнить не смог. Расстроившись, я встал с кровати, пошел на кухню и налил себе воды из-под крана.

Зеленые цифры часов на духовке показывали 01:25. Я взял стакан и поднялся в гостиную на верхнем этаже нашего дома. Я сидел там в тишине, периодически нарушаемой только скрежетом шестерен в коробках передач поднимавшихся в горку круглосуточных автобусов на дороге за углом.

Мне, как психоаналитику, становится очень не по себе, когда я сам не могу вспомнить собственный сон. Конечно, здравого смысла здесь мало, но, когда я не могу вспомнить сон, мне бывает стыдно, потому что я начинаю видеть в себе какого-то самозванца. «Людей учишь, а сам не умеешь», – не раз говаривал я себе в таких случаях.

В ту ночь я поступил так, как сам советую делать пациентам, пытающимся вспомнить подробности приснившегося им сна: я воспользовался методом свободных ассоциаций, то есть позволил подняться на поверхность сознания всем своим мыслям, какими бы алогичными или неудобными они ни были.