Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Что это такое? — спросила я, словно не понимая. — Что это? Что?

— Ты находишься в родильных покоях, — терпеливо пояснила леди Маргарет, словно разговаривая с дурочкой. — Ради твоего здоровья и здоровья твоего ребенка мы…

— Но как же Тедди?

— Его отвезли в Тауэр. Во имя его же собственной безопасности. Здесь находиться опасно. Его необходимо тщательно охранять. Но я непременно поговорю о нем с королем. И передам тебе все, что он мне ответит. Он, без сомнения, рассудит правильно.

— Я сама хочу прямо сейчас повидаться с королем!

Леди Маргарет помолчала. Потом снова, как дурочке, попыталась втолковать мне:

— Прямо сейчас, дочь моя, увидеться с ним ты не сможешь. Ты и сама прекрасно это знаешь. Ни с ним, ни с каким-либо другим мужчиной. С мужчинами тебе видеться запрещено, пока ты не покинешь родильные покои. Но я обещаю, что стану непременно передавать своему сыну все твои послания — как устные, так и письменные. Если хочешь, можешь хоть сейчас написать ему письмо.

— Когда я рожу, вам все равно придется выпустить меня отсюда! — задыхаясь от гнева, сказала я. У меня было такое ощущение, словно в этой комнате совсем не осталось воздуха, и я лишь с трудом могу наполнить легкие. — Тогда я обязательно расскажу королю, как вы меня здесь заперли! Насильно! Точно в темницу!

Миледи вздохнула с таким видом, словно я несу полную чушь.

— Ну право же, ваша милость! Вам следует успокоиться. Ведь мы же договорились, что сегодня вечером вы отправитесь в родильные покои. Вы же прекрасно знали, что произойдет это именно сегодня.

— А как же торжественный обед и прощание с придворными?

— Ваше здоровье сейчас этого не позволяет. Вы же сами сказали, что плохо себя чувствуете.

Я была настолько удивлена столь откровенной ложью, что еле слышно выдохнула:

— Когда я это сказала?

— Вы сказали, что страшно расстроены. Вы сказали, что очень волнуетесь, а здесь вам не грозят ни расстройства, ни волнения. Так что вы останетесь здесь, под моим неустанным присмотром, пока ваше дитя благополучно не появится на свет.

— Я желаю видеть мою мать! Я желаю немедленно ее видеть! — заявила я. И пришла в бешенство, услышав, как дрожит мой голос. Но я действительно боялась своей свекрови — особенно в этой затемненной комнате — и в ее присутствии чувствовала себя абсолютно бессильной. Мои первые детские воспоминания были связаны с нашим пребыванием в святом убежище под часовней Вестминстерского аббатства, в сырых и холодных комнатах, и с тех пор я испытывала непреодолимый ужас, оказавшись в любом замкнутом пространстве. Тем более запертом на ключ, тем более полутемном. Так что в эту минуту меня всю трясло от гнева и страха. — Я хочу видеть мою мать, — повторила я. — Король обещал, что я ее увижу. Король обещал, что она будет здесь со мной.

— Да, она будет находиться в родильных покоях вместе с тобой, — милостиво кивнула миледи. Она помолчала. — И, разумеется, до тех пор, пока не родится ребенок. И пока ты не сможешь отсюда выйти. Она разделит с тобой пребывание здесь.

Я была настолько потрясена, что смотрела на нее, раскрыв рот. Да ведь у нее в руках вся власть! — думала я. А у меня этой власти нет вовсе. Ведь она меня практически посадила под арест, причем в полном соответствии с условиями рождения королевских отпрысков, которые сама же и кодифицировала. А я это допустила, я сама с этим согласилась! И вот теперь я заперта на несколько долгих недель в одной-единственной темной комнате, и ключ от моей темницы хранится у нее!

— Я свободный человек, — храбро заявила я. — Я не узница. Я — королева! И нахожусь здесь, чтобы родить дитя. Я сама согласилась войти сюда. Но меня никто не сможет удержать здесь против моей воли. Я свободна. И если захочу выйти отсюда, то просто выйду, и никто не посмеет меня остановить! В конце концов, я — жена английского короля, и…

— Конечно, ты его жена, — с нажимом сказала миледи и с этими словами вышла из комнаты и заперла дверь снаружи. А я осталась. Осталась в этой запертой на ключ комнате, как в ловушке.

В обеденное время ко мне впустили мать. Она вошла, ведя за руку Мэгги, и сказала:

— Мы пришли составить тебе компанию.

Мэгги была так бледна, словно ее сразила смертельная болезнь, и так много плакала, что глаза у нее были словно обведены красными ободками.

— Что слышно о Тедди?

Мать только головой покачала.

— Его отвезли в Тауэр.

— Но зачем?!

— Северяне недаром кричали: «За Уорика!», сражаясь с войском Джаспера Тюдора. Недаром люди несли по улицам Лондона штандарты с гербом Уориков, — сказала моя мать таким тоном, словно это можно было считать вполне достаточной причиной.

— Они же сражались за Тедди, — попыталась объяснить мне Мэгги. — Хоть он, конечно, ни о чем таком их и не просил… да и никогда в жизни не попросил бы! Тедди давно понял, что о таких вещах даже говорить вслух нельзя. Я все ему объяснила, и он прекрасно знает, что теперь наш король — Генрих Тюдор, а о Йорках даже упоминать не стоит.

— Против него не выдвинуто никаких обвинений, — быстро вставила моя мать. — Во всяком случае, его король в измене не обвиняет. Его вообще ни в чем не обвиняют. Генрих утверждает, что действует исключительно в интересах самого Тедди, желая защитить его от бунтовщиков. Он считает, что бунтовщики могут использовать Тедди как своего номинального предводителя, а потому мальчику пока безопаснее находиться в Тауэре.

Слушая весь этот бред, я сперва рассмеялась. Но потом мой смех превратился в рыдания.

— Безопасней? Ну да, моим братьям тоже было безопаснее всего в Тауэре!

Мать поморщилась, и я, спохватившись, поспешила извиниться:

— Прости, я не хотела… А король случайно не сказал, долго ли он намерен держать Тедди в Тауэре?

Вместо ответа на этот вопрос Мэгги молча отошла к камину, буквально рухнула на какой-то пуфик и, закрыв руками лицо, повернулась к нам спиной.

— Бедная девочка, — тихо сказала мать. — Нет, на сей счет он ничего не говорил. Да я и не спрашивала. Впрочем, туда уже перевезли и одежду Тедди, и его книги. По-моему, король намерен держать мальчика в Тауэре, пока не сумеет полностью погасить все выступления бунтовщиков.

Я молча смотрела на нее. Только она одна могла знать, сколько еще будет таких выступлений, какая армия мятежников готова подняться на защиту Йорков, многие ли наши тайные союзники рассматривают недавний неудавшийся мятеж как очередную ступень той лестницы, что ведет отнюдь не к поражению, а к победе. Моя мать была не из тех, кто сразу готов сдаться и признать себя побежденным. Нет, она явно была настроена на борьбу, и мне очень хотелось знать, уж не она ли стоит во главе всех этих мятежных сил, уж не ее ли решительный оптимизм заряжает и прочих йоркистов?