Карлос Сафон - Тень ветра

19

— Представляете себе картину? — ко всеобщему огорчению, подвел итог дон Анаклето.

Эпилог также не внушал оптимизма. Утром серый полицейский фургон подъехал к дому, где жил часовщик, и из него прямо у двери подъезда выбросили, предварительно помочившись на него, дона Федерико, окровавленного, в разорванной в клочья одежде, уже без парика и коллекции изысканной бижутерии, с избитым, в синяках и порезах, лицом. Скорченного, дрожащего и рыдающего, как ребенок, его обнаружил сын булочницы.

— Это ж ни в какие ворота, — возмущенно заметила Мерседитас, стоя у двери, подальше от цепких лап Фермина. — Бедняжка, да он добрейший на свете человек, никогда ни с кем не ссорился. Ну и что такого в том, что он любит вырядиться, как Ла Фараона,[53] и петь на сцене? Кому какая разница? Люди такие злые!

Дон Анаклето молчал, опустив голову.

— Это не злоба, — произнес вдруг Фермин. — Это самая настоящая глупость. Люди глупы, и это, скажу я вам, не одно и то же. Зло подразумевает моральный детерминизм, намерение и некоторую долю мыслительной деятельности. Дураки же и варвары никогда не задумываются и не размышляют. Они действуют, подчиняясь своим инстинктам, как животные на скотном дворе, убежденные, что творят благо, что всегда и во всем правы, гордясь тем, что всегда готовы — прошу прощения — поиметь любого, кто хоть чем-то отличается от них, цветом ли кожи, вероисповеданием, языком, национальностью, или, как в случае с доном Федерико, своеобразным досугом. В чем действительно нуждается наш мир, так это в том, чтобы в нем было побольше истинных злодеев и поменьше дикарей-полуживотных.

— Ерунда. Нужно лишь побольше христианского милосердия и пореже кидаться на людей, а то эта страна уже напоминает зверинец, — возразила Мерседитас. — Почаще бы ходили к мессе, но до Господа нашего Иисуса Христа, похоже, уже самому Господу Богу тут дела нет.

— Мерседитас, давайте не будем касаться молитвенной индустрии, это лишь часть проблемы, но не ее решение.

— Вот он, безбожник, поглядите на него! Духовенство-то вам чем не угодило, позвольте узнать?

— Давайте не будем ссориться, — вмешался отец. — А вы, Фермин, идите к дону Федерико и узнайте, не нужно ли чего, может, в аптеку сходить или на рынок.

— Конечно, сеньор Семпере. Сию секунду. Сами знаете, длинный язык когда-нибудь меня погубит.

— Что вас погубит, так это бесстыдство и дерзость, — прокомментировала Мерседитас. — Богохульник! Да вам надо душу хлоркой отмывать!

— Послушайте, Мерседитас, только потому, что я считаю вас славной женщиной (хотя, конечно, несколько узколобой в суждениях и большой невеждой, хуже любого дурака), а также в силу того, что в данный момент кое-кому в квартале необходима неотложная поддержка общественности, в связи с чем всем нам стоит определиться в приоритетах и направить наши усилия в иное русло, так вот, если бы не все это, уж я бы разъяснил вам пару основополагающих моментов…

— Фермин! — возопил мой отец.

Фермин прикусил язык и, спасаясь бегством, исчез за дверью. Мерседитас осуждающе посмотрела ему вслед:

— Этот тип однажды втянет вас в историю, помяните мое слово. Он же, по меньшей мере, анархист, масон и еврей. С таким-то носом…

— Не обращайте на него внимания. Ему лишь бы поспорить.

Мерседитас сердито покачала головой:

— Ну ладно, я вас оставляю, у меня столько дел накопилось и так мало времени… Всего хорошего.

Мы почтительно склонились, а потом смотрели, как она удаляется, гордо выпрямив спину и наказывая мостовую ударами каблучков. Отец глубоко вздохнул, словно хотел вобрать в себя вновь воцарившийся покой. Дон Анаклето побледнел, а во взгляде его сквозила осенняя грусть.

— Эта страна катится ко всем чертям, — произнес он без своего обычного ораторского пафоса.

— Не падайте духом, дон Анаклето. Всегда было так, и у нас, и везде. В мире вечно происходит что-то плохое, но когда это касается кого-то близкого тебе, все представляется в черном свете. Вот увидите, Дон Федерико скоро оправится, он гораздо сильнее, чем мы думаем.

Профессор лишь покачал головой.

— Это как морской прилив, знаете ли, — сказал он, уже уходя. — Я имею в виду подобное варварство. Оно отступает, и ты думаешь, что спасен, но все всегда возвращается, всегда… И мы, захлебываясь, идем ко дну. Я это наблюдаю каждый день в школе. Боже мой! В классах сидят не ученики, а самые настоящие обезьяны. Дарвин был наивным мечтателем, я вас уверяю. Какая там эволюция, помилуйте! На одного здравомыслящего у меня целых девять орангутангов.

Мы с отцом ограничились тем, что молча покивали в ответ. Профессор попрощался и ушел, понурив голову, словно сразу лет на пять состарился. Отец вздохнул. Мы переглянулись, не зная, что сказать. Я спрашивал себя, следовало ли рассказать ему о визите Фумеро в нашу лавку. Ведь это предупреждение нам, думал я. Знак. Для того чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, Фумеро использовал бедного дона Федерико.

— Что с тобой, Даниель? Ты белый как мел.

Я вздохнул и, опустив глаза, рассказал ему о визите инспектора и его угрозах. Отец молча слушал, стараясь совладать с яростью, которую я читал в его глазах.

— Это я виноват, — сказал я. — Надо было предупредить…

Отец покачал головой:

— Нет, Даниель. Ты не мог заранее знать, чем все обернется.

— Но…

— Выброси это из головы. А Фермину ни слова. Неизвестно, как он себя поведет, если узнает, что этот тип снова охотится на него.

— Но должны же мы что-то делать.

— Удерживать Фермина от опасных шагов.

Я снова кивнул, не слишком разуверенный, и принялся за работу, которую начал с утра Фермин, а отец вернулся к своей корреспонденции. Время от времени он украдкой бросал на меня странные взгляды. Я старательно делал вид, что этого не замечаю.

— Как все прошло вчера с профессором Веласкесом? Без проблем? — спросил он, желая разрядить обстановку.

— Все в порядке. Он остался доволен книгами. Да, еще обмолвился, что разыскивает издание писем Франко.

— «Матаморос». Это же апокриф… Мистификация Мадарьяги.[54] Что ты ему ответил?

— Что мы ее уже ищем и дадим ему ответ, самое позднее, через две недели.

— Молодец. Поручим это дело Фермину и сдерем с профессора втридорога.

Я кивнул, и мы оба продолжали делать вид, будто увлечены нашими привычными делами. Но вот я вновь почувствовал на себе заинтересованный взгляд отца. Начинается, подумал я.

— Вчера в лавку заходила очень милая девушка. Фермин говорит, это сестра Томаса Агилара.