Татьяна Булатова - Мама мыла раму

– Я домой! – объявляла Женька, противясь неприятному соседству. – Уроки.

– У Женечки уроки! – саркастически восклицала Пашкова и подхватывала под локоток идиотку Самохвалову.

– У меня тоже, – признавалась та и перебегала на Женькину сторону.

– Ну-ну, соски, – объявляла свой приговор Пашкова и разрешала девочкам удалиться.

Батырева не выдерживала и надменно спрашивала Катькину одноклассницу:

– Слышь, Пашкова, опять на ночь «Три поросенка» будешь читать?

Самохвалова робко хихикала, наблюдая за схваткой титанов, дальновидно пытаясь сохранять нейтралитет.

– Поговори еще! – грозно парировала Пашкова, не зная, что противопоставить ехидной Женьке.

– Напугала! – не по-доброму улыбалась Батырева и прокладывала курс к дому.

– Попей молочка на ночь, дочка! – орала рассвирепевшая Пашкова, а Катька сокрушалась, что нет собаки, которая бы сейчас взяла и загрызла эту дуру.

Отдав должное тайным чаяниям, Самохвалова дергала одноклассницу за рукав и дипломатично прощалась:

– Ладно, Лен, пока.

Пашкова, сменив гнев на милость, хлопала Катьку по плечу и высокомерно благословляла:

– Иди уже, детка.

И Самохвалова неслась к дому с мечтой об одиночестве.

Не тут-то было! На смену Главной Соседке являлась Вновь Главная Подруга с юбилейным рублем в кармане. Вообще-то Катька порадовалась воскрешению тети Евы в опустевшем пантеоне богов семьи Самохваловых. Жизнь приобрела прежний темп и порядок: полуторачасовые телефонные разговоры каждый день, воскресные обеды и хорошее ровное настроение матери. Самое главное, кроме Евы, никто больше не появился. Будем надеяться, и не появится, будь он трижды генерал-майор или профессор.

– Давай не позволим разбить нашу дружбу посторонним людям, – предложила Ева Соломоновна Шенкель главной гостье на своем юбилее.

Праздник, конечно, вышел еще тот. Кому рассказать – со смеху умрешь. За столом – компания Льюиса Кэрролла: мышь Соня, Сумасшедший Шляпник, Мартовский Заяц и Алиса. Алиса – это, конечно, Катька, обряженная матерью в честь Евиного юбилея в идиотское платье с рюшками. На голову – бант. Пришлось терпеть, потому что «значительный момент». Из-за этого дурацкого капронового банта ни одна шапка на голову не лезла – в подъезде прикрепляли.

Антонина Ивановна по случаю нацепила на себя фетровую шляпу с большими полями, из-под которой торчали рыжие кудри. Внешне она напоминала городскую сумасшедшую из числа бывших актрис драматического театра.

– Ну как? – поинтересовалась Самохвалова у дочери перед выходом из дома.

– Нормально, – наврала Катька в отместку за бант.

В трамвае на них оборачивались люди – девочке было неловко, а Антонина, заметившая неподдельный интерес пассажиров, явно чувствовала себя польщенной.

– Ты б еще ведро на голову нацепила, корова, – в сердцах заявила оставшаяся без места тетка в драповом пальто.

– Надо будет – нацеплю, – спокойно пообещала ей Антонина Ивановна. – Все равно будет краше вашего пальто цвета детской неожиданности.

– Мама, – толкнула ее локтем в бок Катька. – Хватит!

– Знаешь что, Катерина, – вальяжно ответила девочке мать, – воспитанный человек – это не тот, кто не заметил, воспитанный человек – это тот, кто не сказал.

– Ну ты же сказала! – прошипела Антонине на ухо девочка.

– Ну и что?! – искренне удивилась Самохвалова, забыв о собственной сентенции.

Тетка в пальто гневно обернулась к царственно восседавшей в хвосте вагона Антонине Ивановне и, держась за поручень, объявила:

– Интеллигенция сраная!

Самохвалова ухом не повела и манерно, двумя пальцами, поправила надетое на голову фетровое недоразумение. Трамвай замер.

– Климакс, – с деланым пониманием произнесла Антонина Ивановна и наклонилась к дочери: – Скоро выходим.

Катьке материнский ответ понравился, несмотря на осуждающие взгляды нескольких женщин, брошенные в сторону Антонины Ивановны. Значения слова девочка, конечно, не знала, но звучало оно космически красиво. Катька решила взять его на вооружение, пригодится.

Кроме Самохваловых, на Евин юбилей припрыгал Александр Абрамович Пташник с новыми зубными протезами во рту, которые, судя по всему, были ему великоваты. С ним Антонина Ивановна и Катя столкнулись прямо у дверей Евиной квартиры.

– Тонечка, – зашамкал Александр Абрамович. – И ты, милое дитя подросткового возраста.

«Сумасшедший», – подумала Катька и спряталась за материнскую спину.

– Идите сюда, девица, – прошепелявил Пташник и дернул девочку за рукав. – Молодым везде у нас дорога, – объяснил он. А потом скомандовал: «Держи»! – И сунул в руки девочке букет из пяти роз, одна из которых явно нуждалась в экстренной реанимации.

Пододвинув ребенка к двери, взрослые гости, собравшись с духом, объявили о своем приходе сумасшедшим стуком в дверь. От неожиданности юбилярша, крутившаяся в прихожей, вздрогнула и разволновалась. Стук повторился. Ева Соломоновна поправила загипсованную руку, висевшую на груди в импровизированной повязке из шарфика с люрексом, и, выкатив грудь, промаршировала к двери.

– Входите, – скомандовала она гостям и протянула свободную руку к цветам.

– Поздравляю, – клацнул вставной челюстью Мартовский Заяц и втолкнул Катьку в квартиру.

Ева Соломоновна заключила девочку в объятия с такой силой, что Катя крякнула. Антонина стянула с головы свою безумную шляпу и обрушилась на подругу, исчезнувшую из ее жизни на долгие три месяца.

– Здравствуй, Ева! – чуть не разрыдалась Самохвалова.

Боевые подруги обнялись и застыли, как Сцилла и Харибда в приемной Посейдона. Пташник по-хозяйски похлопал Еву по заду, констатируя со знанием дела:

– Выросла девочка.

Катька от увиденного обомлела.

– Идем, наивное дитя, – увлек ее Пташник к столу, дав женщинам излить друг на друга радость встречи.

Девочка села на стул, оправив платье, Александр Абрамович с пристрастием посмотрел на накрытый стол и, судя по всему, остался им недоволен.

– Ева, детка, – задвигал он челюстями, – а где щука?

– А что вам не нравится?! – крикнула в ответ хозяйка.

– Мне не нравится твоя пассивность, девочка. Тетя Эсфирь в твоем возрасте умела накрывать стол…

– Тетя Эсфирь в моем возрасте, – парировала ему Ева Соломоновна, – звала в гости только приличных людей.

– Я понял тебя, Евка, чужих сегодня не будет.

– Александр Абрамович, не смешите людей, это их пугает.

– Пуга-а-ает? – подыграл Пташник юбилярше. – Скажи мне, Ева, что может испугать эту роскошную женщину?